Очередные президентские выборы в Узбекистане состоятся 24 октября, главным и очевидным кандидатом на победу считается Шавкат Мирзиеев — действующий глава государства. За время его правления с 2016 года в стране были инициированы реформы с целью ускорить экономическое и политическое развитие страны, поднять престиж Узбекистана на Западе и демократизировать узбекское общество в целом. Шавкат Мирзиеев активно проводит ребрендинг прежнего режима, который, в силу своей длительности — 25 лет — и несменяемости Ислама Каримова, так и называется — «каримовский».

Частичная либерализация государственных институтов при Мирзиееве привела, помимо прочего, к отмене принудительного труда (в том числе, детского) при сборе хлопка, некоторому ослаблению контроля над СМИ и поощрению свободы слова, а также смягчению религиозной политики — количество людей, проходивших по особым спискам за связи с экстремистскими организациями уменьшилось в разы, порядка тысячи заключенных по религиозным статьям были амнистированы.

В то же время, наблюдатели из Комиссии США по международной религиозной свободе (USCIRF) отмечают, что в Узбекистане по-прежнему ущемляются права человека и ведется довольно жесткий контроль над общественно-политической жизнью, а реформы Мирзиеева постепенно стагнируют. Доказательством этому служит новостная лента местных СМИ, где в последнее время довольно часто появляются сообщения о штрафах для блогеров или журналистов, пишущих на религиозную тематику, и арестах участников исламских организаций. Также власти республики по-прежнему отказываются назвать точное количество осужденных, отбывающих срок за приверженность какому-либо религиозному учению.

В сентябре USCIRF обнародовала отчет по Узбекистану, из которого следует, что до сих пор в тюрьмах республики находятся более двух тысяч заключенных по религиозным и политическим мотивам. «Медиазона» обсудила текущее положение дел с автором исследования и докладчиком Конгресса США по правам человека в Центральной Азии Стивом Свердловым.

— По каким статьям в Узбекистане обычно судят людей, попавших под уголовное преследование по религиозным мотивам?

— В основном к обвиняемым по религиозным или политическим мотивам применяют известную статью [159 УК] об «антиконституционной деятельности» , которая является калькой со статьи советского Уголовного кодекса об антисоветской пропаганде. Также применяют первый и второй пункты статьи 244 и статью 216.

— Когда в независимом Узбекистане началось преследование верующих?

Кампании против независимых мусульман, как их принято называть в правозащитных кругах, был дан старт в начале 90-х, когда Ислам Каримов инициировал массовые аресты мирных верующих. Эти задержания привлекли внимание организаций по правам человека, поскольку даже на постсоветском пространстве поведение представителей узбекистанских силовых структур и милиции поражало правозащитников своей жестокостью, эффективностью и количеством заключенных.

Сбором сведений об арестах и пытках, которым подвергались верующие, занималась организация Human Rights Watch (HRW), также весомые тома с именами и фамилиями были составлены российским обществом «Мемориал». И, конечно, эти гонения получили новое развитие с началом антитеррористических операций на Западе. Каримов нашел оправдание своим действиям в риторике Джорджа Буша, объявившего войну терроризму. Именно тогда, в 2002 году, в прессе стали появляться репортажи о многочисленных смертях людей от пыток в местах заключения. Особенно резонансной стала история двух религиозников, буквально сваренных заживо в колонии «Жаслык».

Позднее, в мае 2005 года, произошли беспорядки в Андижане, где по мирным жителям — мужчинам, женщинам и детям, собравшимся на главной площади города на митинг против текущей политики, бедности и безработицы — правительственные войска открыли огонь на поражение. Лозунги собравшихся не носили религиозный характер, однако впоследствии официальные власти заявили, что митингующие призывали к свержению конституционного строя и требовали установления Халифата.

— Насколько сильна бывает доказательная часть для осуждения на реальный срок по подобным обвинениям?

Можно сказать, что обвинения в религиозном экстремизме всегда сопровождались очень трагичными ситуациями и редко когда имели под собой безупречную доказательную базу. С самого начала было очевидно, что судебные процессы над людьми, обвиненными по религиозным или политическим мотивам, не содержат в большинстве случаев состава преступления, ведутся с многочисленными нарушениями, не соответствуют международным стандартам справедливого суда и международным обязательствам, добровольно подписанным правительством Узбекистана.

Конечно, необходимо признать — у каждого государства, включая Узбекистан, есть право на защиту от экстремистских групп. Но также следует учесть, что в судебной практике именно обвинитель несет на себе ответственность и должен доказать виновность или связь с экстремизмом, особенно, когда речь идет о заключении человека на такие длительные сроки, вплоть до 25 лет. Поэтому главной задачей моего исследования стал поиск хотя бы каких-то фактов связи обвиняемых с насилием или угрозой насилия. Ни в одном из рассмотренных мною дел подобных доказательств обнаружено не было.

— В отчете говорится о 81 человеке, личности которых удалось подтвердить документально. Кто эти люди и по какой причине получилось идентифицировать именно их?

— Еще пять лет назад мне не удалось бы провести подобное исследование на территории Узбекистана. В 2010 году, когда я был директором ташкентского бюро Human Rights Watch, министерство юстиции Узбекистана подало иск в Верховный суд о ликвидации представительства HRW в Ташкенте и меня депортировали.

Через семь лет официальный Ташкент разрешил делегатам правозащитной организации вернуться и возобновить сотрудничество с властями, что стало для меня полной неожиданностью. Появилась возможность не только свободно приехать в Узбекистан и провести встречи со многими представителями госведомств, имеющих отношение к моему исследованию, но и посетить тюрьмы.

Мне был открыт доступ к определенной части официальной информации, например, к данным об общем количестве заключенных в стране, но представители власти отказались отвечать на главный вопрос — сколько людей отбывают наказание по экстремистским статьям, формулировки которых настолько широки и расплывчаты, что сами по себе нарушают основы международного права в области прав человека.

Так как эта информация не была предоставлена, мне пришлось искать источники среди бывших заключенных, осужденных за экстремизм и уже вышедших на свободу. Я провел более 113 интервью, общался с ведущими правозащитниками в области религиозной свободы. Эти специалисты и активисты в основном проживают в Ферганской долине, отметившейся большим количеством арестов за все эти годы. Среди моих консультантов был, например, известный правозащитник Сурат Икрамов.

— Применяется ли сейчас пресловутая 221 статья?

— Эта статья действительно печально известна правозащитникам, поскольку из-за нее добавлялись сроки, как правило на 3-5 лет, по совершенно абсурдным обвинениям — например, за «неправильно» почищенную морковь на тюремной кухне или за тапочки, оставленные не в том месте. Много лет Узбекистан подвергался критике международного правового сообщества за применение такой практики.

Характерной особенностью настоящего времени стали заявления сотрудников силовых ведомств представителям HRW и мне лично, что использование этой статьи прекращено. Однако возникает вопрос — почему так много людей до сих пор остается за решеткой и почему у них такие большие сроки заключения?

Ответом является практика вторичного осуждения заключенного в то время, когда он уже отбывает срок. Обвинения в основном строятся на том, что заключенные пытаются создать экстремистскую группировку в стенах исправительного учреждения. Подобные обвинения обнаруживались в ходе исследования довольно часто, по ним судят человека второй раз и уже как рецидивисту дают очень большой срок.

Можно сказать, что применение 221-й статьи формально ушло, но внутри системы судопроизводства и пенитенциарных органов ничего не изменилось.

— Идут ли власти Узбекистана на контакт с правозащитниками?

— Больше, чем раньше, конечно. Я уже отмечал, что вновь могу свободно посещать страну, со мной встречаются официальные представители различных ведомств. Я даже преподавал курс по правам человека в ташкентском университете, что может служить определенным показателем степени открытости и готовности к сотрудничеству.

В 2016 году президент Шавкат Мирзиеев инициировал ряд реформ, направленных, в том числе, на освобождение заключенных по некоторым статьям, включая религиозные. На сегодняшний день освобождены более 65 высокопоставленных политических заключенных, большая группа правозащитников, независимых журналистов и оппозиционеров.

Однако до сих пор многие призывы и рекомендации, которые звучат со стороны правозащитного сообщества еще со времен Каримова, остаются без ответа. С началом пандемии появилось ощущение, что реформы замедлились, а в некоторых случаях виден явный регресс. Например, в мае этого года был осужден на 6,5 лет блогер Отабек Сатторий, неоднократно критиковавший местных чиновников в соцсетях.

По-прежнему существуют искусственно созданные барьеры для регистрации негосударственных некоммерческих организаций (ННО), которые могли бы заниматься защитой прав осужденных по религиозным статьям и другими озвученными темами. Складывается ощущение, что министерство юстиции и правительство используют прежний «каримовский» подход.

К сожалению, многие статьи Уголовного кодекса не изменились с советских времен. Нынешняя политическая элита боится открыто и трезво говорить о том, кем был Каримов. А если нет готовности признать свое прошлое во всей красе и разобраться с ним, the past can take revenge — прошлое может отомстить.

Те дефекты системы, которые по-прежнему в ней существуют, не исчезнут без парламентских слушаний и комиссий по реабилитации тысяч людей, которые отбывали наказание и были подвергнуты истязаниям в «каримовский» период.

— Как сейчас, в президенство Шавката Мирзиеева, образ Узбекистана воспринимается на Западе? Отмечаются ли какие-то положительные изменения по сравнению со временем Ислама Каримова?

— В силу своего геостратегического положения, численности населения и степени влияния в центральноазиатском регионе, Узбекистан, сотрудничая с Западом, всегда получал некие привилегии и имел возможность торговаться. Особое значение это взаимодействие приняло с началом антитеррористической кампании США, когда в Карши-Ханабаде располагалась американская военная база.

После расстрела мирных жителей в Андижане и отсутствия независимого расследования этих событий, на Узбекистан были наложены санкции, а в отношениях руководства республики с западными партнерами произошло некое охлаждение, застой в политической и экономической сферах. Конечно, все это нанесло имиджу республики определенный урон. Также всегда негативно воспринималась информация о практиках принудительного труда — в особенности, детского — при сборе хлопка. Перемены, принесшие позитивную волну, начались со смертью Каримова и сменой руководства.

Сейчас, когда Кабул захвачен талибами, Узбекистан вновь становится значимым геостратегическим партнером для Запада. С августа можно наблюдать регулярные визиты в республику представителей Европейской комиссии и высокопоставленных американских дипломатов. Узбекистан начинает играть в игру лоббирования. К слову, его соседи — Казахстан и Азербайджан — давно научились это делать, создавая положительный имидж своих стран в Вашингтоне.

Я склонен смотреть реалистично и оптимистично на общую ситуацию с правами человека в Узбекистане. Основной победой на данный момент можно считать завершение кампании по принудительному труду детей на хлопковых полях. Но система по-прежнему остается авторитарной, поэтому нельзя сосредотачиваться исключительно на военных интересах и забывать о правах человека.

Очень важно поймать момент обсуждения ключевых вопросов вокруг Афганистана и связать с ними требования соблюдения прав человека, освобождения политических заключенных и осужденных по религиозным мотивам. До тех пор, пока авторитарный строй Узбекистана и влияние спецслужб остаются такими, как сейчас, будет очень сложно найти надежного партнера на Западе.

— Насколько реален рост экстремистских настроений в узбекистанском обществе, особенно учитывая события в Афганистане?

— Эти опасения были у прежнего руководства республики, есть они и у нынешних элит. Афганистан может стать магнитом для радикально настроенных людей. Но до сих пор у нас очень мало доказательств, подтверждающих экстремистские настроения или существование каких-то радикальных групп в Узбекистане, поскольку долгое время страна была закрыта для подобного рода исследований.

Иногда экспертам и чиновникам удобно утрировать эту угрозу и использовать ее в своих интересах. Есть опасение, что на фоне успехов талибов произойдет «закручивание гаек» в области религиозных свобод и прав человека. Нельзя не отметить, что само узбекское общество стало более мусульманским, чем 20 лет назад. Поле смерти Каримова произошел некий ренессанс ислама в стране, например, недавно правительство дало добро на ношение хиджаба в образовательных учреждениях.

С другой стороны, многие активисты, занимающиеся правами женщин, с обеспокоенностью смотрят на эти тенденции в узбекском обществе, поскольку пока нет прочной демократической почвы. На фоне отсутствия демократических систем и учреждений, именно исламизация создает больше всего проблем для меньшинств, женщин и других уязвимых групп.

Поэтому я бы призвал правительство и президента идти по дороге демократизации и открытости, только таким способом можно повысить уровень стабильности и спокойствия в обществе, а также противодействовать экстремистским настроениям.

— После смерти Каримова многие предрекали Узбекистану внутренние конфликты, в том числе, на религиозной или национальной основе, однако ничего подобного не произошло: есть ли в этом заслуга Мирзиеева или это больше эффект от каримовских репрессий?

— Сложный вопрос. Известно, что во времена Каримова дискуссии о национальных меньшинствах всегда подавлялись. Именно поэтому сейчас очень важно проводить исследования на эти темы. Стоит учитывать, что люди чаще всего выражают недовольство из-за плачевного социально-экономического положения, выходят на митинги против отключения газа, воды или электричества.

Скорее, именно эти причины являются дестабилизирующими, чем этническая принадлежность или религиозная идентичность. Есть множество факторов, о которых я, пожалуй, воздержусь говорить, поскольку это приведет нашу беседу совсем в другое русло.

— Как узбекистанские СМИ относятся к освещению темы свободы вероисповедания? Имеют ли общественный резонанс судебные процессы над обвиняемыми по «религиозным» статьям?

— К сожалению, судебные процессы, связанные с экстремистскими статьями УК, шпионажем или изменой родине, как правило, проводятся в закрытом режиме. Информации о них очень мало, за исключением скупых новостных сюжетов о том, что «была задержана террористическая группа из нескольких человек» в одном из городов республики.

Отношение правительства характеризуется сильной рукой, патернализмом, сверхцензурой, что неоднократно подтверждалось в ходе моих встреч с представителями Комитета по делам религий.

Страх открыто обсуждать религиозную повестку часто выражается и в самоцензуре. Среди узбекистанских медиа, на мой взгляд, одним из самых смелых в этом отношении является Kun.uz. Кстати, в середине минувшего лета один из учредителей этого издания, Махсуджон Аскаров, был оштрафован за интервью с наместником имама, новость о хиджабе для полицейских в Новой Зеландии и поздравление редакции с началом месяца Рамазан.

— Кто, по-вашему, подвергается наибольшим гонениям в Узбекистане — ваххабиты, Свидетели Иеговы или представители иных религиозных сообществ?

— Среди этих двух тысяч осужденных по религиозным мотивам, которые по сей день остаются за решеткой, можно отметить действующих или предполагаемых членов «Хизб ут-Тахрир». Это объединение пользовалось большой популярностью среди узбеков, в том числе в Ферганской долине.

Другая большая группа — это представители Исламского движения Узбекистана, также есть более расплывчатая категория «джихадистов» (слово «ваххабиты» сейчас используется редко и немного отличается от использования этого термина на Кавказе) и, конечно, ИГИЛ.

Для меня до сих пор остается загадкой, почему преследования со стороны узбекистанских властей в первую очередь направлено на членов «Хизб ут-Тахрир», а не иных, действительно радикальных организаций. В то же время, когда последователи этого движения отбывают в тюрьме двадцатый год своего заключения, мы получаем информацию о том, что были возвращены женщины и дети из Сирии и Ирака, которые были активными участниками ИГИЛ. И их не судят, а напротив, реабилитируют, иногда даже дают квартиры. А вот эти люди, попавшие за решетку после процессов без адекватной доказательной базы и проведенных вопреки всем нормам международного права, остаются сидеть.

Аплодисменты и похвала за возвращение женщин и детей с территорий ИГИЛ. Но как быть с теми, кто сидит в тюрьме на территории республики? Как так, почему такие двойные стандарты? Ведь можно перевести под домашний арест, пересмотреть ряд дел.

Это возвращает меня к главному тезису — политика не поменялась. Те, кто так или иначе выпускались на свободу, были обязаны просить прощения, чтобы получить помилование. А большая часть тех самых двух тысяч человек просто отказались это делать, отказались играть в эту игру, потому что они виновны только в том, что их идеология не совпадает с официальной.

— Что можно сказать о реабилитации тех, кто был осужден по религиозным мотивам?

— Есть единичные случаи, когда люди, вышедшие на свободу, подавали в суд, чтобы пересмотреть обвинения и реабилитировать себя. В моем докладе упоминается один такой человек — Джахонгир Кулиджанов — мирный шиитский верующий и правозащитник, который провел более двух лет за решеткой исключительно за свои религиозные убеждения. Он был освобожден в 2018 году после международной кампании в его защиту. В настоящее время Кулиджанов проходит полную юридическую реабилитацию, ему удалось добиться пересмотра и отмены одной из двух статей, по которым он отбыл свой срок.

Уголовно-процессуальный кодекс Узбекистана содержит статью о реабилитации осужденных, но не существует единого подхода к ее применению, поскольку — опять-таки, это означало бы, что пришлось осудить самого Каримова и его действия по отношению к гражданам, несправедливо обвиненным по политическим и религиозным мотивам. Я считаю, что пришло время это сделать.