Класс в лагере для интернированных в Синьцзяне, Китай. Иллюстрация: Molly Crabapple / Amnesty International
Международная правозащитная организация Amnesty International опубликовала доклад под названием Like we were enemies in a war о репрессиях против национальных меньшинств и мусульман в китайском Синьцзяне. Авторы исследования приводят десятки свидетельств бывших заключенных «лагерей перевоспитания» и местных чиновников. Опрошенные рассказали, как их заставляли восхвалять партию и Си Цзиньпина, преследовали из-за найденного дома Корана и отправляли в заключение из-за установленного на телефоне приложения WhatsApp. Дария Женисхан изучила доклад Amnesty о преследованиях в Синьцзяне и приводит главные тезисы из него.
Синьцзян-Уйгурский автономный район расположен на северо-западе Китая, где проходит граница страны с Монголией, Россией, Казахстаном, Кыргызстаном и Таджикистаном. Синьцзян считается одним из самых этнически разнообразных регионов — согласно переписи населения, проведенной в 2020 году, из проживающих здесь 25,8 млн человек половина принадлежит к тюркским этническим группам. В основном это уйгуры (около 11,3 млн), казахи (около 1,6 млн), кыргызы, узбеки, хуэй и другие представители населения, чьи языки, культура и образ жизни отличаются от языков народности хань.
В докладе Amnesty подчеркивает, что автономность Синьцзяна чисто символическая — Пекин опасается объединения оппозиции в регионе, в частности, на почве этнического национализма и религии. Поэтому относительно либеральные реформы 1980-х годов, когда в стране открывались мечети и мусульманам разрешили выезжать в исламские страны, было решено свернуть.
160-страничный доклад Amnesty содержит свидетельства о слежке за этническими меньшинствами, преследованиях мусульман, пытках в «лагерях перевоспитания» и истории бывших узников этих лагерей.
Правозащитники отмечают, что опрошенные описывали крайне враждебную по отношению к мусульманам среду. «К тому времени, когда эти люди покидали Китай, никто не мог комфортно проявлять какие-либо признаки религиозной принадлежности. Все считали, что это приведет к задержанию и отправке в лагерь», — пишут правозащитники.
Бывшие жители Синьцзяна отмечали, что внимание властей могло привлечь даже «недостаточно светское» поведение — например, отказ от алкоголя и курения, покупка халяльных продуктов. Этого хватало, чтобы определить человека в одну из трех категорий — «подозрительные и\или ненадежные», «экстремисты» или «террористы».
«Задержанные подвергались физическому наказанию, если говорили не на мандаринском. Им не хватало еды и воды, они не могли заниматься спортом и получить доступ не только к лекарствам и свежим продуктам, но и к воздуху и солнцу. Заключенных контролировали даже в вопросе мочеиспускания и дефекации», — утверждается в докладе.
Некоторых, по данным Amnesty, задерживали «по ассоциации» — за общение с «подозрительными» родственниками или коллегами.
В полицейские участки, куда большинство опрошенных доставляли на допрос, задержанных сажали на «тигриный стул» — стальную конструкцию с прикрепленными к ней кандалами для ног и наручниками.
При этом начатый в 2017 году процесс отправки людей в «лагеря перевоспитания», отмечают авторы исследования, не вписывается в рамки уголовной системы Китая, поэтому формально считается, что люди не являются преступниками и добровольно находятся там, чтобы «трансформироваться через обучение».
Для отчета правозащитники опросили 128 человек: 55 бывших заключенных, подвергшихся интернированию в лагеря в Синьцзяне (39 мужчин и 16 женщин), 15 других свидетелей, которые жили или посещали Синьцзян с 2017 года, и 68 членов семей синьцзянцев, которые пропали без вести или были задержаны. Большинство опрошенных были казахами, реже — уйгурами, совсем небольшое количество из них — кыргызы и китайцы, написано в докладе.
В своем отчете Amnesty публикует выдержки из интервью с опрошенными бывшими заключенными, свидетелями, чиновниками и покинувшими Синьцзян жителями. «Медиазона» перевела некоторые из них и приводит без изменений.
Я сказал, что не буду снимать нижнее белье, меня избили электрической дубинкой. Я упал. Они избили меня снова и ударили током.
Когда я пришел в себя, они сняли с меня одежду, обыскали, заставили наклониться и связали руки за шеей. Было так больно.
[В городе, в котором я жил], было четыре больницы — инфекционная, военная, традиционная и обычная. В 2017 году к нам стали привозить людей, которых должны были отправить в «лагеря перевоспитания». Сначала это были уйгуры и хуэй.
Это были обычные люди, но полиция обращалась с ними как с серьезными преступниками. На каждого [привезенного на медицинское обследование] было по шесть охранников. Их глаза были закрыты, [головы] покрыты, а руки скованы наручниками. Медосмотр проводился совершенно секретно.
Кандалы представляют из себя металлическую цепь с 11 звеньями. Два кольца с болтами были у меня на ногах. [Весом] около трех кило. Я еле ходил — сложно было сделать шаг даже на 20 сантиметров вперед. И так круглосуточно, без отдыха, целый год.
Каждую неделю охранники проверяли цепь. Каждые две недели они заново фиксировали болты. Душ мы принимали всегда с цепью. Старые сокамерники показали нам, как правильно снимать штаны через пространство между цепью и щиколоткой. Это возможно, но занимает много времени.
Двое охранников вывели меня из камеры и посадили в комнату, где меня допрашивали. Внутри были еще двое мужчин. Они спросили, что я делал в Казахстане: «Вы там молились? Чем занимаются твои родители?». Я сказал, что все время был с семьей, что я заботился о скоте и не делал ничего противозаконного. Мне продолжали задавать вопросы о мечети и молитвах.
Если бы я сказал им, что я молился, думаю, мог бы получить 20 или 25 лет колонии. Поэтому я сказал им, что никогда не молился. Они выглядели расстроенными и сказали: «За все то время, что ты провел со скотом, ты тоже стал животным!». Потом меня стулом били, пока он не сломался. Я упал на пол, чуть не потерял сознание. Меня снова посадили на стул. Они сказали: «Этот парень не изменился. Ему нужно остаться [в лагере] подольше».
В первый раз меня отправили туда, потому что я пытался выглянуть в окно. В моей камере было окно с решеткой, но нам не разрешали смотреть на улицу.
Во второй раз мои сокамерники не встали, чтобы проявить уважение, когда к нам зашли на осмотр сотрудники лагеря. Меня как ответственного за камеру за это отправили в карцер.
Еще один раз я оказался там, потому что не сидел на месте в классе.
Он находился в нашей комнате более двух месяцев. Его заставили сидеть в кресле тигра. Я полагаю, что этого человека наказали за то, что он толкнул охранника. Они поставили стул в нашей комнате, сказали, что если мы ему поможем, то сами тоже сядем в кресло. Его руки и ноги были скованы наручниками и цепями. Тело было привязано к спинке стула, наручники на запястьях и ногах, к ребрам прикреплена резиновая накладка, чтобы он сидел прямо. В какой-то момент мы могли видеть его яички. Он мочился и испражнялся в кресле перед нами. Так он провел три ночи. Потом через других людей в лагере мы узнали, что он умер.
Я был там, когда полиция выводила людей с руками в наручниках из домов, женщин в том числе. На них надели черные капюшоны. Люди были бессильны. Представьте себе — вдруг группа [полицейских] входит [в ваш дом], заковывает вас в наручники и надевает [черный капюшон] на голову… Было очень тяжело смотреть на это. В ту ночь мы арестовали 60 человек, только в одном районе [из многих, где задерживали людей]… После этого я плакал.
Я думаю, что целью [власти] было подорвать нашу религию и ассимилировать нас. Нам говорили, что мы не можем сказать «Ассаламу алейкум» и что, если бы нас спросили, кто мы, мы должны были бы отвечать, что мы китайцы. Нам говорили, что нельзя ходить на пятничный намаз. И что не Аллах дал вам все, а Си Цзиньпин: «Вы не должны благодарить Аллаха, вы обязаны благодарить Си Цзиньпина».
Моя жена была на седьмом месяце беременности. Тогда закон гласил, что если у вас больше двух детей, то вы должны заплатить штраф, а если не можете, отправитесь в тюрьму. Я сказал им, что могу заплатить, без проблем. Мне отказали, сказали, лучше просто сделаем ей аборт. Отправили жену в больницу, после положили тело младенца в полиэтиленовый пакет… Я забрал его и мы его с сыновьями похоронили.
Я присутствовал на сожжении. Это было в 2019 году. Я помогал переносить документы. Там были не только профайлы [задержанных], но и все материалы, связанные с «лагерями перевоспитания». Заметки с собраний, например. Потребовалось пять или шесть дней, чтобы все сжечь.
До октября 2017 года во время занятий можно было немного расслабиться. Мы даже могли пойти в столовую и [поесть] сами по себе. Но после совещания Комитета национальной [безопасности] в октябре [2017-го] стало очень тяжело. Пришлось «дежурить» по ночам. Нас стали сопровождать в столовую. Мы не могли больше связываться с семьей. Нам даже запрещали оторваться от телевизора во время группового просмотра.
Мы вставали в пять утра. Завтрак был готов в семь. Класс в восемь. Нам пришлось [идти] до класса через клетку с металлическим потолком и прутьями. [Нас сопровождали] два охранника с дубинками. В задней части класса поставили ведро, чтобы мы могли помочиться. Тебе нужно было получить разрешение, чтобы пойти в туалет по-большому. Отдых [после обеда] был обязательным — мы сидели, положив головы на парты, два часа. Тебя наказывали, если ты поднял голову.
[Агенты безопасности] начали проверять телефоны на улице, надеясь найти в них Коран и молитвы. В доме искали циновки для молитв и четки. Мы должны были избавиться от этих вещей… Но нам казалось, что нельзя просто выбросить [Коран], поэтому мы положили его в кастрюлю и сварили, и только затем выкинули. Мы подумали, что таким образом полиция не сможет найти отпечатки пальцев на книгах.
Я была напугана, когда узнала, что меня отправят в лагерь, потому что как-то мы выпили с моей соседкой — ей было чуть больше двадцати, она была в лагере — и она рассказала мне свой секрет. Она сказала, что ее изнасиловали и заставили сделать аборт. Сказала мне, что несколько китайцев сделали это, что пока один насиловал ее, двое держали ее за руки, еще двое — за ноги.
Нам приходилось писать «отчеты об опыте», в которых в основном мы рассказывали о наших чувствах после просмотра выступлений Си Цзиньпина, 19-го съезда партии или другой политической пропаганды. Еще один отчет назывался «Заявление о покаянии», в нем мы писали о том, как мы сожалеем о совершенных нами ошибках (в моем случае это установка WhatsApp), которые потенциально могут нанести вред партии. Мы писали письма с извинениями и гарантиями, в которых мы подтверждали, что то, что мы сделали, было неправильно, и обещали, что мы не будем никому рассказывать о лагерях.
Мы проверяли каждый дом в деревне на наличие книг, написанных на казахском или арабском языках. Потом собирали эти книги [из домов людей] и относили в общественный офис. Охранники сжигали их. Я их видел.
Частью моей работы было снимать полумесяцы с мусульманских могил. Раньше я еще и закрашивал надписи на арабском. Мне пришлось закрасить надгробие моего родственника.
[Агенты безопасности] отвели меня в комнату в подвале лагеря и засунули мои ноги в железную решетку. Мои руки были прикованы наручниками к стулу. Они расспросили меня о деталях биографии. Где родился, когда я пошел в школу, куда пошел после школы, что я изучал. Я сказал, что я бывал в Казахстане. Они спросили меня, сколько раз я был там, куда я ходил и где я останавливался. Они спросили имена моих родственников и молятся ли они. Потом они спросили: «Вы научились молиться во время визита в Казахстан?».
Нас учили не ездить в другие страны, оставаться в Китае. Что выезд за границу может привить нам неправильную «идеологию». Они сказали нам начать пить алкоголь и курить сигареты. Если вы этого не сделаете, это будет признаком религиозности, говорили нам. Нам велели не ходить в мечети, ведь за это можно получить 20 лет тюрьмы. Они сказали нам здороваться только по-китайски. И что наши дети могут смотреть только китайское телевидение.
После завтрака нам приходилось сидеть на кроватях, положив руки на колени и выпрямив спину. Если мы двигались, они обращались к нам через громкоговоритель, находящийся в комнате: «Не двигайтесь». С 12:30 до двух мы могли лежать [на наших кроватях]. Нас инструктировали через громкоговоритель, что у нас есть пять минут, чтобы двигаться, лежать или пользоваться туалетом.
Первые два месяца мы провели в этих комнатах безвылазно, только днем они дважды водили нас в туалет. Мы никогда не выходили на улицу.
Камеры наблюдения установлены буквально повсюду. Когда я сел в поезд, у меня ничего не проверяли, но сидящих напротив меня уйгуров сразу попросили показать билеты и телефоны. На вокзале два выхода [для проверки безопасности] — один для уйгуров и один для китайцев, он без системы распознавания лиц, просто нужно пройти через металлоискатель. Очередь на выход для уйгуров была очень длинной…
Там, где я просто проходил мимо, уйгурам, включая стариков, приходилось проходить полную проверку тела с помощью металлоискателей. Я нес багаж, но никто даже не проверил мою сумку. Я разговорился с [чиновником], который сказал: «С уйгурами нужно обращаться по-другому, потому что среди ханьцев террористов нет».
[После того, как меня задержали во второй раз], я спросил старосту села, [почему это произошло]. Он сказал: «Мы делаем то, что нам говорят. Мы не знаем, почему. Все люди, которые выезжают за границу, отправляются в лагерь. Вы не имеете права задавать вопросы. Если вы спросите, почему, это будет классифицироваться, как сопротивление. Тебе это не пойдет на пользу. Ты получишь ответы в лагере».
Это было похоже на тюрьму. [Каждый день] надо вставать в пять утра и идеально заправить кровать. Затем — церемония поднятия флага и принесение присяги. Затем завтрак в столовой. Потом в класс. Потом обед. Потом в класс. Потом ужин. Потом еще один урок. Потом в постель.
Каждую ночь два человека должны были «дежурить», фактически [следить за другим сокамерники] по два часа. На себя не оставалось ни минуты. Мы были обессилены.
Нам преподавали юриспруденцию, но это было не совсем правоведение — просто идеология. Нам говорили, что в стране должен быть один язык. Говорили о том, что Китай великий и прекрасный, и о том, насколько плохо в Казахстане. Они промывали нам мозги, чтобы мы говорили, что без Китайской коммунистической партии не было бы ни Китая, ни процветания, и что Си Цзиньпин — велик. Они заставляли нас петь «Си Цзиньпин — отец Китая, отец мира».
В камере была большая кровать — люди сидели на краю, но места было недостаточно. Мы решили, что пожилые люди должны сидеть на кровати. [Остальным] места не хватало. Спали по очереди. Пол был холодный и сырой. Я спал [неделю] на полу без матраса и ковра. Была зима, одежда — тонкая. В камере ужасно пахло. Было очень-очень холодно…
Мы слышали, как в соседних камерах этажом выше кричали и плакали женщины. Мы тоже плакали, потому что беспокоились о них.
Обычно мы спали с десяти вечера до пяти утра. И еще дежурили ночью по два часа. Иногда сотрудники лагеря и полицейские заходили в наши камеры поздно ночью и приказывали нам писать признательные показания.
А в камерах свет горел 24 часа в сутки, семь дней в неделю. Сильный свет, мешающий спать. Мы совсем не высыпались. Они утверждали, что мы находимся в школе, но как можно научиться хоть чему-то, если вам не дают спать?