«Мы и адвоката твоего, и тебя саму закопаем в песок, за ноги подвесим». Истории каракалпакских активисток

Тлеубике Юлдашева

Находилась в экстрадиционном аресте в СИЗО города Актобе. На родине ее заочно приговорили к 8,5 годам колонии по статье «посягательство на конституционный строй»

МЗ: Когда вы переехали в Казахстан?

ТЮ: В Казахстан я приехала в октябре 2019 года и во время протестов в Нукусе находилась в Казахстане.

МЗ: Вы ожидали, что вас задержат, или это стало неожиданностью?

ТЮ: Я не ожидала ареста за активизм, потому что в конце сентября — начале октября 2022 года я выехала в Грузию. Там было сложно из-за нехватки денег, поэтому пришлось вернуться в Казахстан. На выезде и на въезде меня не задержали, в розыске я не числилась, как мне казалось. Поэтому я подумала, что ничего страшного не произойдет. Но оказалось, что я была в розыске с августа.

МЗ: Вы понимаете, почему вас не задержали сразу?

ТЮ: Перед отъездом в Грузию Дживага отправил запрос в КНБ с вопросом, есть ли препятствия для выезда. Ответа не последовало, и я решила уехать. Видимо, была в замешательстве, не думала о последствиях. В любом случае, меня бы задержали в Казахстане. В Грузии я была в еще большем стрессе, не могла собрать мысли.

Меня вызвали в ДВД 3 июля 2023-го, но я пряталась до ноября — пять месяцев. 13 ноября меня задержали на границе Актюбинской области, когда мы с сыном пытались въехать в Россию, чтобы уехать в Европу. Я провела год в СИЗО Актобе.

МЗ: Расскажите про этот период.

ТЮ: В изоляторе, пока я там находилась, у меня был постоянный страх. Если бы меня увезли в Узбекистан, то, зная, как я подвергалась преследованиям в Каракалпакстане, это закончилось бы еще более жестокими действиями.

Когда я жила там, на меня оказывали давление даже в моем доме, доходило до насилия. Я понимала, что, если меня туда отправят, меня ждут еще большие ужасы. Я решила ждать до конца, но, если бы меня действительно увезли — я решила умереть. Я приняла такое решение и всерьез готовилась. Я знала, что меня будут перевозить этапом: сначала отправят в Алматы, потом поездом. В те дни я спрашивала у других женщин, через какие станции проходят этапы, где открытые места, где можно остановиться. Люди, которые переходили из одной зоны в другую, делились такой информацией. Я собиралась покончить с собой на одной из станций, приняв лекарства.

Тогда я начала собирать снотворное, просила его у других людей и собрала 3-4 пачки. Я знала, что снотворное может убить человека. У меня был такой план. Я думала, что буду ждать до конца, но, если бы ничего не изменилось, я должна была выпить лекарства до того, как меня отправили бы на станцию. Никто ведь заранее не говорит, что тебя отправляют, просто забирают и все. Потом я узнала, что меня заочно осудили. Я много критиковала Узбекистан. Из-за этого я была уверена, что меня могут экстрадировать. Я думала, что [власти Узбекистана] постараются забрать хотя бы одного человека и это буду я. Когда я услышала, что меня в 2023 году заочно осудили на 8,5 лет, страх только усилился. Я до последнего готовилась к экстрадиции. К счастью, мои опасения не оправдались и я нахожусь в США.

Сейчас у меня все хорошо, но изучение языка дается нам трудно, потому что, не слыша его постоянно, мозг устает от перевода. Когда я хожу на занятия, устаю ментально. Я рада, что моя жизнь спасена и мучения закончились. Но несмотря на это, сердце все равно тянется к Каракалпакстану. Хоть я и спаслась, сердце мое не на месте, так как там все еще много страдающих.

МЗ: Оказывают ли вам помощь и поддержку в Америке?

ТЮ: Правительство США оказывает нам помощь через католическую церковь. Церковь выделяет деньги на аренду квартиры, еду, одежду, проездные на автобус.

МЗ: Общаетесь ли вы с каракалпакской диаспорой в Америке?

ТЮ: Мы приехали в Америку четырьмя семьями и общаемся между собой на каракалпакском. Но возникают трудности с языком на занятиях по английскому, в магазинах. Нас всех поселили в одном городе. Сейчас я жду документы социального страхования и ответа от фирмы, которая помогает находить работу.

МЗ: Чувствуете ли вы себя в безопасности в США?

ТЮ: В США я чувствую себя в безопасности, потому что Америка защищает меня от правительства Узбекистана. Хотя здесь много узбеков, я надеюсь, что законно меня защитят, если только наемники не попытаются убить.

МЗ: Когда Казахстан отправлял вас в третью страну, как вы думаете, Узбекистан пытался препятствовать этому?

ТЮ: Нас, насколько я понимаю, могли до самого конца требовать назад. Потому что до самого вылета вокруг нас стояли 10-15 сотрудников КНБ в гражданской одежде. Не знаю, почему, но провожали нас с такой степенью надзора. Думаю, угроза оставалась до конца.

Доверенный источник показал мне, что на борту самолета может быть опасный человек. Затем, мы его заметили и он летел с нами вплоть до Стамбула. После этого мы его не видели. Думаю, что отправили узбекские власти. Нас преследовали до такой степени.

МЗ: Вы сейчас занимаетесь активизмом?

ТЮ: Я продолжаю заниматься активизмом. Например, 25 ноября был Международный день борьбы за прекращение насилия в отношении женщин и девочек. Я записала видео для правозащитных организаций. У нас есть планы заниматься активизмом и здесь, но это сложно из-за финансов. Чтобы заниматься этим, нужно ехать в Нью-Йорк, но мы далеко, примерно десять часов. Надеюсь, это вопрос времени. Мы не прекратим заниматься активизмом, потому что народ Каракалпакстана надеется на нас, они рассчитывают, что мы донесем информацию о их положении до правозащитных организаций — мы не можем останавливаться.

МЗ: Вы поддерживаете связь с семьей в Каракалпакстане? Получают ли они угрозы от правительства?

ТЮ: Мне поступают угрозы. Если они звонят, я разговариваю с ними. Надо быть осторожными. Угрозы есть, но что изменится, если я сейчас буду об этом говорить? Нужно думать об их безопасности. Даже люди, с которыми я раньше общалась в Каракалпакстане, сейчас боятся говорить со мной. Возможно, это из-за моего дела. Даже каракалпаки в Америке боятся моего имени. Я заходила в их группы, но они пугаются, боятся что-либо писать. Народ живет в таком страхе.

МЗ: Думаете ли вы, что когда-нибудь вернетесь в Каракалпакстан?

ТЮ: Может быть, это покажется смешным, но я внутренне чувствую, что однажды вернусь в Каракалпакстан.

Раиса Худайбергенова

Врач-кардиолог из Алматы, родом из Каракалпакстана, задержали 16 сентября 22-го. В Узбекистане женщину заочно приговорили к трем годам колонии.

МЗ: Расскажите, как вас задержали в Казахстане.

РХ: В Узбекистане меня судили заочно — у меня или три года и два месяца или три года и четыре месяца. Но у меня не восемь или десять лет, как у других. Думаю, учитывали мой возраст. Потом я провела год в изоляторе.

Я живу в Казахстане с 2003 года, а границу не пересекала с 2018-2019 годов. Мой адвокат за минуту доказал, что я не участвовала в митингах. Меня, как и других активистов, забрали с работы. 16 сентября, когда я занималась своими больными. Они поджидали меня и потом забрали.

Моя работа была рядом с домом, я ходила туда в халате. Обычно я не переодевалась, так как было тепло. Я навещала своих пациентов и возвращалась домой. Так меня и забрали в халате. Они были очень довольны, когда меня задержали. Но у них не было ни постановления, ни приказа, и я требовала их предъявить. Я сказала, что поеду только в машине мужа. Тогда мой муж приехал, и мы поехали. Меня отвезли в Капшагай, где я провела полтора дня, а затем отправили в СИЗО. Я все еще была в халате.

МЗ: Как прошло ваше время в изоляторе?

РХ: В СИЗО люди думали, что меня привезли туда за то, что я убила пациента, так как я была в халате. Но, в общем говоря, в изоляторе меня уважали, потому что я врач. Даже врачи в СИЗО консультировались со мной. Иногда мне приводили пациентов даже ночью. В медицине ведь случаются разные ситуации. Были и те, кто пытался покончить с собой.

Сначала был сильный стресс, я плакала, но потом привыкла. Ко мне приходили адвокаты, пациенты тоже приходили за консультацией, хотя встречи были запрещены. Ближе к концу это стало рутиной: пациенты, общение с женщинами в изоляторе. Большинство из них были невиновны. Например, я тоже ничего не сделала, но оказалась там.

Дело было сфабриковано, на нас клеветали. Они даже не разрешали родственникам приезжать, представляете? Говорили: «Защитники не допускаются».

МЗ: Как бы вы описали ситуацию в Каракалпакстане сейчас?

РХ: Узбекистан свысока смотрел на каракалпаков — они были уверены, что мы все стерпим, все примем. Они даже не предполагали, что будет такое восстание. Не верили, что у нас что-то получится. Президент приехал только спустя несколько дней и заявил: «Я не знал». В других демократичных странах президент приезжает сразу. В Каракалпакстане были протесты, погибали люди, а он говорит: «Я не знал» — у каракалпаков на это есть выражение: «узбек обманул даже шайтана». Они думают только о том, чтобы «раздавить» Каракалпакстан. Я много писала Мирзиееву, но ответа не получила.

Теперь мы приехали туда, где можем свободно говорить. Раз уж каракалпаки восстали, они не остановятся. Узбекистанское правительство привыкло угнетать каракалпаков, превращать нас в рабов. У меня полная уверенность, я верю, что Каракалпакстан станет отдельной республикой. Когда я думаю об этом, у меня уже начинает подниматься давление.

Моя деятельность навредила не столько моей семье здесь, сколько родственникам в Каракалпакстане. К моим младшим братьям и племянникам применяли силу во время протестов, они подвергались пыткам. Родственники даже думали, что останутся без ног, потому что их сильно избивали дубинками. Сначала они злились на меня: «Почему ты не можешь вести себя спокойно?». Фермерское хозяйство моих братьев хотели отдать узбекам.

После выхода из изолятора меня не смогли снова принять на работу в частную клинику, где я работала, потому что боялись. Меня ведь оттуда забрали. После этого я устроилась в другую поликлинику. Там было много пациентов — ко мне приходили жители двух участков. Я находилась в состоянии стресса. Вместо пятнадцати пациентов я ежедневно принимала сорок пять.

И в какой-то момент меня начали активно искать. Родные из Каракалпакстана сказали мне, что ходят слухи, будто меня собираются забрать. Поэтому я даже звонить им боялась, чтобы не навредить своей семье. Когда я звонила, сотрудники в тот же день приходили и расспрашивали их: «О чем вы говорили?». Они всем надоели. Потом они начали говорить моим братьям: «Пусть она вернется, мы дадим дом, работу. Нам нужен врач». Если бы я пересекла границу, меня бы посадили в тюрьму, и, наверное, я умерла бы от пыток. Они даже спрашивали у моих родственников: «Вы сказали ей об этом?», не оставляя их в покое.

Они приходили ко мне на прошлую работу и расспрашивали обо мне у ресепшн. Однажды спросили мой адрес, но никто его не дал. После этого я пережила такой стресс, находясь на свободе, которого даже не было в тюрьме. Я всех удивила, уволившись с работы. Когда меня спросили, почему я ухожу, я сказала: «Я переезжаю». Стресс был таким сильным, что страшно было даже пойти в магазин или на базар.

МЗ: Как вы сейчас?

РХ: Теперь мы в Америке. До приезда я звонила знакомым каракалпакам и спрашивала о жизни здесь. Одна знакомая сказала: «Просто приезжайте и наслаждайтесь жизнью». После этих слов я час проплакала. Теперь мы учимся наслаждаться жизнью. После изучения языка и сдачи тестов я вернусь к работе врачом. Без врачевания я не могу.

Зиуар Мирманбетова

Шеф-повар, работавшая в Алматы. Ее пытали после того, как она приехала в Каракалпакстан к своей семье.

МЗ: Когда вы переехали в Казахстан?

ЗМ: Позвольте мне немного рассказать о себе, ведь большинство людей могут меня не знать. Будучи лаборантом в мединституте в Каракалпакстане, я потеряла работу. В те годы нам поступил приказ изменить в паспорте национальность на «узбек». Когда начальство вызвало меня и сообщило об этом, я ответила: «Нет, я хочу остаться каракалпачкой. Я не собираюсь менять свою фамилию, национальность или религию». Тогда мне сказали написать заявление на увольнение по собственному желанию, что я и сделала. После этого я около шести месяцев оставалась без работы в Каракалпакстане, и затем решила поехать в Казахстан, так как многие искали работу там.

В 2002 году я приехала в Казахстан, а в 2011 году мы переехали туда всей семьей. Мой муж по национальности казах, он получил гражданство Казахстана. Я получила вид на жительство второй раз в 2019 году.

Я прожила в Казахстане около 24 лет. Здесь у меня родился сын, две дочери и четыре внука, слава Аллаху. Все мои зятья — казахи. С 2016 года я веду активисткую деятельность.

МЗ: Расскажите о пытках, которым вы подверглись, когда поехали в Каракалпакстан к своей семье?

ЗМ: 27 декабря 2021 года я отправилась через Актау, Алматы и Шымкент, а затем обратно через Шымкент, Актау и Нукус. Мне пришлось лететь тремя рейсами, потому что, если бы я поехала через Узбекистан, меня могли задержать на таможне. Однако я все равно решила отправиться через Актау, просто чтобы ступить на землю своей родины. Уже в Актау, когда я готовилась к посадке, сотрудники аэропорта, проверяя по компьютеру, сообщили мне, что у меня стоит запрет на въезд в Нукус, и что в системе обозначен какой-то красный флажок. Тогда я не стала подробно объяснять, что я активист, защищающий интересы своей страны. Я знала, почему ставят такие метки. Этот красный флажок есть не только у меня, но и у всех активистов, которые говорят правду о Каракалпакстане.

28 декабря я прибыла в Каракалпакстан, а 29 декабря, когда направлялась на рынок, меня задержали. За мной следили, и в итоге схватили. Тогда из машины вышли трое мужчин, еще двое оставались внутри. Сразу надели мне на голову черный мешок, забрали телефон, посадили в машину и повезли. Я кричала: «У меня есть право на один звонок, я хочу позвонить адвокату!», но мне ответили: «У тебя нет никаких прав. Мы и адвоката твоего, и тебя саму закопаем в песок, за ноги подвесим». Они оскорбляли меня и угрожали мне.

Меня куда-то отвезли, заковали руки и ноги и начали жестоко пытать. Били электрошокером, дубинкой, пинали ногами. Они угрожали, что засунут предметы в половые органы и заставили раздеваться. Они опускали мою голову в воду, надев на нее пакет, и пока они считали до двенадцати, я теряла сознание. В воду был помещен какой-то электрический прибор. Когда меня помещали в эту электрическую ванну, я уже теряла сознание на счете семь. Из-за этого у меня появились проблемы со здоровьем, сейчас у меня диагностировано заболевание сердца. Кроме того, у меня началась гипертония. До сих пор я чувствую последствия того, что меня били дубинкой по ногам.

Во время пыток меня сначала держали в подвале. Я не знаю, сколько времени я там провела. В подвале не было никаких условий: бетонный пол, ни кровати, ни раковины, ни воды. Думаю, даже карцеры в Казахстане лучше. В других камерах я слышала, как избивали других людей. Я предложила снять любые видео, которые они захотят, только чтобы отпустили других молодых людей. Я сказала: «Вам нужна я, потому что я говорю о стерилизации, геноциде и оккупации. Эти молодые люди ничего не знают, вы избиваете их только за то, что они каракалпаки». Я согласилась на видео, чтобы спасти их жизни. Первое видео сняли на площади, второе — рядом с моей матерью, третье — возле тандыра. Потом они заставили меня оскорблять пятерых активистов. Я сейчас понимаю, что если бы я этого не сделала, я бы не выдержала пытки. Это дало мне возможность подать на убежище в Казахстане. Адвокат предоставил все доказательства.

После видео меня не отпустили сразу. Следы от дубинки, электрошокера и побоев ногами остались на моем теле. Когда я постоянно теряла сознание, они выбрасывали меня на снег, чтобы синяки сходили быстрее. Перед моим отъездом мне дали выпить какую-то жидкость, чтобы я забыла все, что произошло. Они сказали: «Мы отдадим тебе телефон, позвони своей семье и скажи, что все хорошо, но о пытках ни слова.» Они делали все возможное, чтобы закрыть мне рот. Когда меня заставили выпить ту жидкость, у меня начались ужасные боли в животе, но я не могла даже вызвать врача. Они говорили: «Не вызывай скорую снаружи, если нужно, мы приведем своих врачей». Когда мама увидела меня, она была в ужасе, но, чтобы не усугублять ситуацию, я не вызвала врача. Я жестами пыталась объяснить своему мужу, что происходит. Тогда он написал письма президентам обеих стран, но ни один из них не ответил.

В РОВД Каракалпакстана я написала заявление на проведение независимой медэкспертизы, однако прокуратура заявила, что это вне их компетенции, и не провела ее. Из-за этого я не смогла доказать, что подверглась пыткам. Это вызывает у меня большое разочарование. Мой паспорт забрали, и мне пришлось оформить красный узбекский паспорт.

Так прошло какое-то время. 3 февраля, когда паспорт наконец оказался у меня в руках, я отправилась в путь. Я ехала на такси. Позже я узнала, что они даже знали, в какое именно такси я села. Уже в дороге была попытка убить меня через аварию. Таксист сказал: «Вам лучше выйти здесь, я дальше ехать не буду». Остаток пути я ехала на автобусах, пересаживалась с одного на другой, выбирая разные маршруты, чтобы сбить их с толку.

Когда я добралась до таможни и вошла на территорию Казахстана, сразу подошла к пограничникам. Там было много людей, но я сказала: «Мне срочно нужно пройти, я только что подверглась пыткам со стороны Каракалпакстана и Узбекистана, прошу вашей помощи». После этого они позвали 5-6 человек. Они спросили: «Что случилось, все ли в порядке?» Меня посадили, вызвали врача и оказали всю возможную помощь. Потом нашли для меня спальный автобус, посадили в него, принесли чай и все необходимое, сказали: «Теперь не бойтесь, езжайте спокойно. Если что-то случится, звоните 02». В автобусе я всю дорогу плакала.

Правозащитные организации, которые сейчас предлагают помощь, обещают провести медицинскую экспертизу. Надеюсь, что все удастся доказать. Когда я приехала в Казахстан и провела обследование за свои деньги на КТ, у меня диагностировали 28 случаев сотрясения мозга.

МЗ: Как вас задержали?

ЗМ: Когда меня объявили в розыск, меня 4 октября 2022 года в семь вечера забрали с ресторана, где я работала поваром. Отвезли в Алмалинский РОВД. На следующий день пришли адвокаты, прокурор, все объяснили, рассказали про суд. Через 72 часа отправили в СИЗО. Но человек привыкает ко всему, даже к тяжелым условиям. Тогда я удивилась тому, что, оказывается, за правду тоже можно сесть в тюрьму.

У меня были вопросы о том, почему за это было возбуждено уголовное дело? В то время я изучала уголовный и процессуальный кодексы Казахстана, чтобы не тратить время зря.

Конечно, год в тюрьме — это нелегко. Ты плачешь, скучаешь по детям, думаешь о них, из-за этого поднимается давление, иногда засыпаешь только на лекарствах. Это было тяжело. Я знала, что если меня отправят в Узбекистан, я не выдержу пыток и погибну. Я уже не молодая, здоровье уже не то.

МЗ: Как складывается ваша жизнь в Америке сейчас?

ЗМ: Сейчас прошло месяц и два дня с момента моего приезда в Америку. Я еще не успела ко всему привыкнуть и все изучить. Но меня уже записали в бесплатную школу, где я изучаю английский язык. Мы начали ходить на занятия. Мой сын, который учится в четвертом классе, и моя дочь пошли в школу. Постепенно все налаживается. Документы тоже сейчас только начинают оформляться. Мы ждем получения номера социальной страховки, а все остальное уже подготовлено. Нас поселили в большой дом.

Мне уже около 50 лет, поэтому я не могу сказать, что быстро выучу язык. В школе я изучала английский, но тогда не придавала этому значения. Никогда бы не подумала, даже в самом страшном сне, что однажды окажусь беженцем в Америке. В Казахстане я была шеф-поваром, и сейчас думаю, что смогу продолжать работать в своей профессии.

МЗ: Чувствуете ли вы себя в безопасности в Америке?

ЗМ: Если говорить о безопасности и правах человека, то здесь все устроено на очень высоком уровне. Особенно потому, что мы приехали как беженцы — нам постоянно звонят, чтобы узнать, как мы живем. Даже соседи спрашивают, нужна ли нам помощь, не говорят ли нам обидных слов.

МЗ: Вы сейчас занимаетесь активизмом?

ЗМ: Я не могу сказать, что прекратила заниматься активизмом, потому что мой народ возлагает надежды. Сколько людей у нас, но среди них нет ни одного каракалпака, который может открыто выразить свое мнение. Видя, что нет свободы слова, нарушаются права человека, я не могу сказать, что остановилась. Совесть не позволяет. Сейчас открыто говорят, что погибло 22 человека. Массовые похороны были, как в 2005 году.

Положение каракалпаков и подходы Узбекистана

По наблюдениям правозащитника Виталия Пономарева, в Каракалпакстане происходит процесс подъема национального самосознания. До событий 2022 года каракалпакское население ограничивалось внутренними обсуждениями, небольшими уличными акциями и созданием различных общественных групп. После попытки Ташкента упразднить особый статус Каракалпакстана в 2022 году эти процессы усилились.

«На самом деле развитие этих внутренних процессов продолжается, о чем свидетельствует заметное число судебных административных и уголовных дел в отношении тех, кто по официальной терминологии является "распространителем сепаратистской идеологии", — по мнению правозащитника обстановка остается достаточно напряженной и узбекистанские власти пытаются балансировать — Ташкент пока не нашел какого-то удовлетворительного решения "каракалпакской проблемы"». Эксперт отмечает, что политический диалог пока отсутствует, из-за чего среди каракалпакского населения возникает напряженность и критика, на которую узбекистанские чиновники отвечают преследованиями.

При этом, эти преследования, по словам Пономарева, в данный момент не такого масштаба и степени жестокости, как при предыдущем президенте республики Исламе Каримове — «Но, конечно, это все очень далеко от норм, существующих в демократическом обществе», — говорит эксперт, добавив, что репрессии усиливаются в последние два года.

Правозащитник отмечает, что зафиксировано много случаев пыток после событий 1-2 июля 2022 года в отношений задержанных демонстрантов и тех, кого подозревали в участии в этих событиях или кто высказывался о них. «Пытки в то время носили просто массовый характер. Был человек, сидевший в камере, рассказал, что в силу пожилого возраста был единственным административно задержанным, кого не избивали среди тех, кто был с ним в камере», — рассказал Пономарев, дополнив, что официально правительство Узбекистана не признает факта пыток.

Желание узбекистанских властей добраться до каракалпакских активистов в Казахстане эксперт объясняет политической активностью диаспоры в этой стране. «Если мы берем период до 22 года, то в Казахстане было больше возможностей для свободного выражения мыслей, для каких-то обсуждений, — Пономарев привел в пример протестные акции, которые обсуждались активистами в Казахстане, и некоторые из них приезжали в республику специально, чтобы принять в них участие, — их задерживали, они подвергались давлению».

Правозащитник рассказал об интервью с каракалпакской девушкой в Алматы, которую задержали узбекистанские силовки, когда она приехала из Казахстана в Нукус на очередную акцию протеста. «[Ее] раздели до нижнего белья, сняли на видео и сказали, что если она будет дальше проявлять какую-то активность, то эти кадры будут опубликованы — будто бы она в Казахстане занимается проституцией», — Пономарев уточнил, что девушку не били, однако после этих угроз активистка вынуждена была прекратить свою деятельность.

По мнению Пономарева, каракалпаки являются особой преследуемой группой, так как у узбекистанских властей есть элемент колониалистского отношения к Каракалпакстану. «По сути, статус Каракалпакстана был заморожен в начале 90-х годов, когда там шли дискуссии, должна ли республика быть независимой или должна остаться в составе Узбекистана. На волне тех дискуссий были приняты формулировки, действующие в Конституции, согласно которым Каракалпакстан является суверенным государством в составе Узбекистана, имеющим право на выход путем референдума, отношения должны строиться на основе договоров и так далее». При этом, эксперт отмечает, что несмотря на наличие формулировки «на основе договоров» — никаких договоров заключено не было. Также другой момент, на который обратил внимание эксперт, состоит в том, что закон «о референдуме» Узбекистана не предполагает возможности провести плебисцит в отношении статуса части нынешней территории республики.

«Это порождает напряженность, потому что когда люди начинают осознавать свое положение, когда требуют соблюдения своих прав, в том числе, тех прав, которые сейчас уже зафиксированы в конституции Узбекистана и Каракалпакстана, в других документах, выясняется, что не существует реального механизма обеспечения этих прав, но в то же время даже сама попытка ставить такие вопросы приводит к преследованию», — заключает Пономарев.