Казахстанка Томирис Байсафа в 2018 году должна была окончить четвертый курс МГИМО. Она дописывала дипломную работу, готовилась к поступлению в магистратуру. 13 апреля во время разговора со своим бывшим парнем Муртузали Меджидовым в студенческой аудитории на четвертом этаже, где никого кроме них не было, она выпала из окна и получила тяжелые травмы: множественные переломы ребер, ушибы легких, повреждения позвоночника, разрывы внутренних органов, переломы костей таза. Девушка потеряла много крови. 3 мая она умерла. «Смерть наступила от сочетанной травмы тела, осложнившейся в том числе отеком головного мозга и развитием вторичных кровоизлияний», — следовало из материалов уголовного дела.

Меджидов два года находился в статусе свидетеля по уголовному делу о доведении до самоубийства. После обращения матери Томирис Жанны Ахметовой к президенту Казахстана Касым-Жомарту Токаеву за дело взялось Главное следственное управление Следственного комитета России. Меджидова перевели в статус подозреваемого, обвинение переквалифицировали на статью об убийстве. Учитывая обстоятельства того, как девушка выпала из окна, эксперты пришли к выводу, что это могло произойти в случае, если ее телу было придано дополнительное ускорение около 1,25 м/сек, полученное в результате толчка в спину. Следствие доказало вину Меджидова, но он ходатайствовал о рассмотрении дела с участием присяжных.

Как ранее рассказывала «Медиазоне» Ахметова, линия защиты в основном строилась на переписке между Томирис и Муртузали, в которой девушка писала «Ну, все, пошла умирать». В июне 2021 года коллегия присяжных Никулинского районного суда Москвы большинством голосов оправдала Меджидова. Заседатели пришли к выводу, что юноша причастен к выпадению девушки, но не виновен в ее смерти. Потерпевшая сторона обжаловала приговор и ходатайствовала о передаче дела в другой суд. Мать Томирис утверждала, что судья был пристрастен.

Осенью 2021 года Мосгорсуд отменил оправдательный приговор Меджидову. В январе стало известно, что дело будет рассматриваться в Измайловском районном суде, однако также как и в первый раз — с участием коллегии присяжных. 24 июня присяжные единодушно признали Меджидова виновным.

После того как суд оправдал Меджидова, и я, и прокуратура подали апелляцию, приговор был отменен. Мы привели неоспоримые доказательства аффилированности суда, нарушений ведения протокола, судебного процесса. Было очень много нарушений со стороны судьи Дубкова в ведении процесса, в порядке дачи слова.

На отборе присяжных я не присутствовала. Их имен не знаю. У них была нумерация, их было семь человек, в том числе один запасной, на случай, если будет равное количество голосов. В этот раз было больше женщин, в прошлый раз было больше мужчин. Сам Меджидов поменял адвокатов.

Заседания проходили с марта каждый вторник и четверг. В качестве свидетелей допрашивались врачи, эксперты. Ребята, которые подбежали к выпавшей из окна Томирис первыми, были свидетелями стороны защиты. Линия защиты строилась примерно на том же, на чем и в прошлый раз: сторона Меджидова утверждала, что это был суицид. Но все подавалось немного под другим углом, более изощренно, с рассуждениями о психологии. Раньше адвокаты подсудимого позволяли себе вообще все: громко говорить, прерывать судью, гособвинение, меня, делать замечания. У них была позиция «хозяев». В этот раз их поведение было более-менее корректно. А что они говорили, это уже другой вопрос.

Вопросы, которые задавали мне адвокаты, были с подковыркой: какие у нас с Томирис были отношения, как у нее складывались отношения с сестренкой. Хотели выкрутить, что она выпрыгнула из-за каких-то личных обстоятельств, потому что ей было сложно в семье. Последняя их версия заключалась в том, что Томирис умерла потому, что ей неправильно оказывали медицинскую помощь.

Я обвинила в клевете проректора МГИМО Сергея Шитькова, и он на этом суде изменил показания. До этого он утверждал, что около лежавшей на земле Томирис разговаривал с ее подругой и соседкой Лаурой Омархановой. Та якобы сказала, что за день до случившегося Томирис говорила, что хочет совершить суицид. Но на записях с камер было видно, что Лаура прибежала к месту трагедии последней и Шитьков не разговаривал с ней. Поэтому на втором суде он сказал, что разговаривал с Лаурой где-то на лестничной клетке. Однако нет ни одного видео, ни одной записи, подтверждающей его слова, этого нет и в показаниях Лауры. Показания Шитькова сочли недостоверными.

Суд присяжных — это некий юридический спектакль. Нужно рассказать историю семи незнакомым людям. Без упоминаний характеристик, без предоставления экспертиз, при этом нельзя говорить о личностных качествах. На первом суде говорили про Томирис все, что угодно: самоубийца, наркоманка, а как только я говорила, что употреблял Меджидов, меня выдворяли из зала.

Теперь судья поставила перед присяжными следующие вопросы. Первый: доказано ли судом, что было выталкивание Томирис из окна. Второй: причастен ли к этому Меджидов. Третий: заслуживает ли он снисхождения.

Адвокаты Меджидова возмущались еще на этапе смены подсудности, возмущались перед вынесением вердикта, пытались дать отвод судье. После вердикта судья удалилась в совещательную комнату, присяжных отпустили, потом судья зачитала приговор.

На него надели наручники и поместили в «аквариум». Он улыбался. Мне кажется, это была защитная эмоция, не настоящая. Не берусь объяснять, я уже и свои то эмоции не могу объяснить. 13 лет — это крайне мало за жизнь, но много в пределах одной жизни. Присяжные решили, что он не заслуживает снисхождения.

Когда у меня был допрос, судья сделала ему замечание за поведение, потому что он ухмылялся, адвокаты улыбались. За все время он посмотрел мне в глаза один раз — во время последнего слова.

Суд был закрытый, мне кажется, по ходатайству прокуратуры. Пустили только меня как потерпевшую, даже моего ребенка не пустили. В прошлый раз туда приходили все, кому не лень.

Я пока не знаю, готова ли я буду лететь на апелляцию, а они подали ее точно. Для себя я поставила точку.