«Казахстан прислал сюда полностью сфабрикованное дело». Интервью с Диной Тансари об экстрадиции из Черногории

МЗ: Как проходила ваша жизнь в Черногории до приезда силовиков? Почему вы выбрали именно эту страну после того, как вас не пустили в Грузию? Вы подавались на убежище сразу после прибытия?

ДТ: Почему мы выбрали Черногорию? Потому что это страна НАТО. Когда мы с Алматом оказались в Анталии сначала, нас не пустили в Грузию — мы оказались нежелательными гостями.

Нас вернули в Анталию, так как там мы встречались с нашей подзащитной и три дня работали с ней. Мы хотели совершить еще одну попытку пересечь границу Грузии с другого пограничного поста и поехали в Сарпи. Потом вернулись в Стамбул, потому что нам пообещали, что нас примут в посольстве Грузии, но нас обманули, к сожалению, мы не смогли попасть в это посольство.

Это было так больно, вы не представляете — в аэропорту Стамбула было очень страшно, мы все-таки уже немолодые люди, и нам надо было выбирать страну для проживания, учитывая, что у нас нет визы, что у нас нет никаких связей или каналов, куда можно было бы обратиться. Ну и вообще мы многих вещей не знали касательно экстрадиции, статуса политбеженцев. Нам звонили друзья, говорили «идите туда, идите сюда». И мы определились — выбрали Черногорию, потому что страна НАТО, потому что я прочитала, что они должны были в 2025 году вступить в Евросоюз. И плюс на тот момент в Черногорию можно было заехать без визы. Это было 8 октября — безвизовый режим заканчивался 29 октября. Нам в этом плане повезло. Если бы нас, допустим, зимой не пустили в Грузию, у нас было бы меньше выбора.

И вот мы полетели в Черногорию. Я не могу сказать, что тут все прекрасно — мы сильно бедствуем. Я вам честно говорю, что на сегодняшний день у нас заблокированы все счета. На карты в Черногории помощь получать сложно, потому что они не принимают донаты, после десяти переводов в день сразу блокируют. А учитывая, что наши казахстанцы донатят совсем небольшими суммами, 3 евро, 5 евро, то рисковать картой мы не можем и не публикуем ее номер. В Казахстане у нас тоже все счета заблокированы. И здесь, конечно, недешевая жизнь — в среднем, чтобы нам оплатить квартиру, проживание, питание, нам нужно не меньше 1300 евро на двоих, а эти деньги нужно где-то найти, добыть. Даже не представляете, какая у нас колоссальная загруженность: с утра до вечера звонки, переговоры, слезы, разговоры с родителями, с детьми, потерпевшими женщинами, мужчинами, у которых детей или жену убили, изнасиловали или еще что-то. Это просто отнимает все твое время. Мне очень обидно, когда я читаю комментарии в духе: «А не пойти ли вам поработать на работу?». Да, пойти нам на работу, конечно, было бы намного проще для меня, как для женщины, которая очень много умеет, много знает, не боится ничего нового, не боится какой-то новой работы. Но проблема в том, что мы здесь вне статуса — у нас нет возможности официально устроиться, получать какую-то зарплату, потому что мы еще на рассмотрении.

Здесь, конечно, не Казахстан, не страны бывшего Советского Союза. Здесь обязательно нужно быть официальным налогоплательщиком, официально оплачивать налоги, зарегистрироваться где-то, либо на официальной работе, либо создать свое ИП. И поэтому такой возможности, конечно, нет, пока я не получу какой-то документ официальный, что я являюсь, допустим, политбеженцем, либо ВНЖ хотя бы. Но ВНЖ нам сейчас точно не подходит, потому что мы сразу будем экстрадированы. Так примерно протекает наша жизнь — с утра до вечера работаем.

Сейчас я занимаюсь творчеством. Выбрала для себя рисование. Это действительно снимает стресс. Это помогает не болеть, потому что стрессовая нагрузка колоссальная с нашей работой. Когда читаешь ООНовские документы о том, как они занимаются такими вопросами, насколько гуманный подход к правозащитникам, например, что 15% от грантовых денег организация должна потратить на борьбу с выгоранием сотрудников. Допустим, 8% от грантовых денег организация должна потратить на работу с психологами, чтобы люди помогающих профессий, такие как мы, которые работают напрямую с жертвами насилия, проходили такие программы. К сожалению, наши сотрудники вообще не видят никаких подобных программ. Для программы по выгоранию рекомендуется обязательно поменять локацию, потому что мы же все работаем удаленно, и, получается, квартира становится триггером — ты в этой квартире каждый день принимаешь тяжелые кейсы, сталкиваешься с несправедливостью. Нужно поменять локацию, чтобы хоть немножко очиститься от того, что ты видишь. И вот программа по выгоранию, допустим, двухнедельный, трехнедельный отдых где-то в тишине, в горах, на море или еще где-то. Мои девочки этого, к сожалению, не видят совсем, хотя им всем это очень важно и нужно. И я обращаюсь к Международным правозащитным организациям, чтобы нам обеспечили возможность хотя бы встретиться.

Есть еще один тяжелый момент, что я руководитель компании, организации #НеМолчиKZ, нахожусь в одной стране, девочки в другой стране, еще кто-то в третьей стране. Мы очень хотим объединиться, провести какой-то совместный ретрит, обсудить наши проблемы с глазу на глаз, увидеться, потому что это даст импульс для работы в дальнейшем. Сейчас команда деморализована. Очень тяжело все это пережить, потому что ты не видишь будущего, ты не понимаешь, будет ли стабильность. У нас сейчас нет никакой стабильности, у нас нет возможности даже оплачивать аренду квартиры, и у меня начинается паника, потому что я заграницей одна.

Постоянный страх, что за нами идет слежка — выходишь на улицу, видишь, что люди следят. Были неоднократно моменты, когда фотографировали. Мы по этому факту обращались в полицию Черногории. Мы говорили о том, что, например, мне открыто угрожает уже убийством Рыжаков по делу Лизы Пылаевой. Семья, которую оправдали по делу об убийстве шестилетней девочки, теперь преследует меня незаконными судами, которые они выигрывают, потому что в Казахстане очень много желающих наказать меня, и поэтому судьей используют. Сейчас эти все насильники, агрессоры, используют судебную систему для того, чтобы меня наказать, понимая, что я неугодна Казахстану. И, соответственно, эта семья Рыжаковых, она уже дважды прибегала, скажем так, к «услугам» судебной системы Казахстана, для того, чтобы меня привлечь к ответственности за то, что я веду свою работу. А я считаю, что это незаконно, и не только я считаю, а адвокаты считают, и правозащитники считают, потому что мы публиковали открытые судебные процессы, и нигде мы никого не оскорбляли. Вы же знаете, как все это делается. Мне даже противно заходить в суды казахские. Почему? Потому что я заранее знаю, что судья уже куплен и доказать это невозможно. И видя как идет процесс, ты уже понимаешь, что судья куплен и тебе противно от этого. Ты работаешь не с человеком в мантии, а с человеком с базара. Вся судебная система Казахстана это базар, на котором продается и покупается решение суда.

МЗ: Какие у вас были ощущения после приезда полиции в Черногории? Как вели себя сотрудники — так же, как в Казахстане, или по-другому?

ДТ: Конечно, с полицией неприятно сталкиваться в любой стране, Черногория это или Казахстан. Мы подали заявление на Рыжакова по поводу факта угроз, мы приложили все эти угрозы, нам написали, что принято заявление, официально я получила письмо, что этим будет заниматься прокуратура. Через неделю я получила еще одно письмо, о том, что прокурор рассмотрел мое дело и направил уже на изучение в генеральную прокуратуру. И когда мне позвонил полицейский и сказал «Динара, скажите ваш адрес точный, я вот возле вашего дома, не могу найти».

Я говорю «Ой, мой муж сейчас вас встретит». Так спокойно, знаете. Муж пошел, встретил, привел его домой. А мы не знали даже, что это другой совсем полицейский, по другому делу, что он пришел меня арестовать. И он мне говорит: «Вам надо проехать в полицию Будвы, там с вами будут разговаривать». Я, опять же, ничего не заподозрила, потому что думала, зачем мы будем дома обсуждать дело, наверное, там есть какое-то решение по Рыжакову. Я спокойно пошла одеваться, и тут заходят еще два полицейских, и Алмат уже задал вопрос: «А зачем еще двое полицейских? Вы же сказали, что мы можем проехать в полицию Будвы с вами». И из разговора с полицейским я услышала слово «арест», потому что все же на черногорском, и ты не понимаешь, о чем они говорят, и только догадываешься, что примерно надо ехать в полицейский участок. Я вернулась из своей комнаты и и спрашиваю, не пришли ли они меня арестовать. И они сказали «да» — это был арест по экстрадиции. И вот эти трое полицейских у меня дома, которые, заметьте, были в штатском и плюс на обычных машинах. Я из-за этого сильно напряглась, потому что для меня люди в штатском — это не полицейские. Было страшно — я подумала, что была какая-то спецоперация и меня хотят украсть. Такие факты уже были — представляются полицейскими и все. Деваться нам было некуда, потому что он уже повысил голос и дал понять, что не ведет меня в наручниках, а просто под руки, сейчас выведет и посадит в машину. Я поняла, что все, деваться уже некуда. Я даже не собрала свои вещи, потому что он торопил нас и сказал, что муж принесет мне вещи.

Меня посадили в машину, а мужа нет. И Алмат заволновался и говорил, что поедет со мной. Но полицейский сказал ему идти пешком. И Алмат уже начал кричать: «Нет, я сяду с ней в машину, потому что я должен видеть, что вы привезли ее в участок». Он тоже так же испугался.

Когда мы доехали до участка, я успокоилась, потому что для меня это было безопаснее, чем ехать, например, в какой-то другой город на этой машине с непонятными людьми. Я еще запомнила, что номер 782.

МЗ: Как прошел ваш день в СИЗО? Оказывалась ли вам медицинская помощь? Как вели себя сотрудники?

ДТ: В участке мы стали просить адвоката и переводчика, нам все равно их не предоставили. Сразу началась процедура, у меня начали брать отпечатки пальцев, фотографировать. Потом сразу закрыли в камеру и сказали, что утром повезут в суд по экстрадиции. И еще мне дали подписать какой-то документ. Я его подписала, но написала, что «Не знаю, что написано в этом документе, и я его подписываю, не понимая, что в нем написано». Они были очень возмущены. Как они мне объяснили, это были документы о том, что они у меня не брали никакие вещи, что полиция у меня ничего не изъяла, потому что я все телефоны, все, что у меня было, я отдала мужу. Но тем не менее, я ж не видела, что там написано, все написано на черногорском языке, поэтому на всякий случай я так написала.

Из-за того, что, конечно, я стрессанула очень сильно, а я все-таки на учете стою у кардиолога — у меня хроническая стенокардия и плюс гипертония, диабет и вообще куча болезней, вечером поднялось давление и началась тахикардия сильная. Я обратилась к охраннику, сказала, что мне нужны таблетки, чтобы немножко успокоиться. Они не дают таблетки в участке — сказали, что их можно принять только в больнице и поэтому они меня повезли туда. Там обследовали, дали таблетки, поставили укол, я немножко успокоилась, и потом они меня вернули в камеру.

МЗ: Как проходил суд?

ДТ: Утром меня уже повезли в полицейской машине, я ехала всю дорогу в наручниках, от Будвы до Подгорицы, это заняло полтора часа. Дальше начался суд. Суд проходил не так, как у нас. Во-первых, это не следственный суд, как мы привыкли — камер и видеофиксации нет. Там были люди, которые были свидетелями того, что идет такой суд. Я не знаю, кто эти люди, возможно, это написано в каких-то документах. Судья сидел в своем кабинете, за своим столом. У него стоял компьютер, куча папок с разными делами. Возле судьи сидела секретарь, которая все протоколировала. Мой адвокат сидел. Переводчик. Были представители УВКБ ООН и еще какие-то две женщины — они ничего не говорили, просто слушали. Я думаю, что это просто для протокола, как свидетели того, что вот все идет под запись.

Мне задавал вопрос судья, я ему отвечала. Все переводили и сразу заносили в протокол. И я в какой-то момент почувствовала, что судья понимает, что это политическое дело, потому что он прямо задал вопрос: «Вы считаете это дело политически мотивированным?» И я говорила: «Ну конечно». Спрашивал, почему меня не пустили в Грузию. Очень подробно спросил про финансовую часть. Я ему объяснила, что, во-первых, мы не нарушали законы Казахстана, мы действовали в рамках статьи 516 Гражданского кодекса, и как я могу украсть деньги у людей, которые сами мне их отдали. Рассказала ему о том, что 7200 донатеров были допрошены уже после того, как завели уголовное дело. И уголовное дело, например, завели 16 октября. Я понимаю, что власть завела уголовное дело с перепугу, потому что я подала на статус политбеженца 12 октября в Черногории. А на меня завели быстро уголовное дело. По доносу адвоката, и ладно бы это была потерпевшая, но адвокат осужденных, которых мы привлекли к ответственности, приходит, подает на меня донос и говорит, я не заплатила адвокату потерпевшей по делу, в котором мы работали. Они завели дело, пошли проверять, и сразу же, не удостоверившись ни в чем, заводят дело по 190 часть 3, при том, что у них есть на руках три расписки от моих потерпевших, от тех людей, кому мы собирали деньги.

Было очень обидно — они сказали моим потерпевшим, что «Дина собрала для вас 20 миллионов, а вам всего лишь отдала небольшую часть». Я поняла, что полиция вообще не разбиралась, куда, какие деньги собирались, ничего не искала. И как только мы узнали о том, что все это против меня таким образом сфабриковано, мы начали все доказательства выкладывать: все чеки, все показания, все сборы — на тот месяц у нас было шесть сборов, мы не только для этого кейса собирали, но и для других.

Судья на этом остановился — он понял, что я подала на статус политбеженца до того, как на меня завели уголовное дело, до того, как меня признали подозреваемой. Подозреваемой меня признали 6 ноября. Потерпевшие по делу нашлись уже в ноябре и в декабре, хотя завели его 16 октября. По закону Черногории, если я подаю на статус политбеженца раньше, чем приходит запрос на экстрадицию, а запрос на экстрадицию пришел 23 мая 2024 года, то они обязаны сначала рассмотреть мой политический статус и принять решение. А потом уже должна быть апелляция, Верховный суд, и только после этого можно рассматривать экстрадицию.

И здесь получилось, что они меня арестовали преждевременно. Мы предполагаем, что было оказано какое-то давление, потому что власти Казахстана первый запрос отправили 8 мая. Их в ответе попросили предоставить какие-нибудь подтверждающие документы. Они предоставили бумаги, но очень размытые и слабые, потому что по ним сумма ущерба была 44 евро. Это вообще никак не вяжется с уголовной ответственностью по моей статье. Их снова попросили прислать судебное решение и если суд вынесет решение, что Динара Смаилова действительно мошенница, тогда они меня экстрадируют. Но после этого Казахстан уже не делал никаких запросов.

И следующий запрос сделала Генпрокуратура. Так получилось что 28 марта завели дело на Сергея Рыжакова в Черногории и вдруг наша прокуратура отправляет после этого запрос на экстрадицию повторно. Я предполагаю, что Рыжаков оказал давление на генеральную прокуратуру. И прокуратура сразу же подняла, потому что Рыжаков писал, что у него есть каналы в Черногории, в черногорской юстиции, что он ими воспользуется. Сейчас это, кстати, причина для коррупционного скандала в Черногории.

8 апреля Высший суд Черногории, вносит решение о моем аресте. Но арестовали меня только 14-го. Я это увидела документах и очень удивилась. Думаю, все-таки они со мной очень гуманно обошлись, потому что они могли раньше меня арестовать и держать в камере до суда, по крайней мере, неделю. Но меня продержали только сутки.

Мой адвокат, Далибор Томович, указал суду, что он не имеет права брать меня под арест, потому что я подала раньше на статус политбеженца, а запрос на экстрадицию пришел только в мае 2024 года, поэтому по законам Черногории должны рассмотреть сначала мой статус политбеженца. А так как на статус политбеженца в мою поддержку написали уже очень много организаций: Европарламент и дважды пять спецдокладчиков ООН. И была очень большая кампания со стороны местных правозащитников и журналистов, которые неоднократно писали о том, что в Черногории никак не может получить статус политбеженца активистка из Казахстана. И они возмущались, что они так долго тянут с этим статусом. Есть подозрение, что все-таки была какая-то коррупционная составляющая. Пока не буду об этом говорить напрямую, это только мои подозрения, это дело сейчас расследуется.

МЗ: Как вы сейчас себя ощущаете и к чему готовитесь?

ДТ: Я готовлюсь к тому, что я все-таки получу статус политического беженца. Еще шесть организаций НПО встали на мою защиту после ареста и написали требования, чтобы мне срочно предоставили, ускорили получение статуса. Хельсинский комитет тоже выступил в мою защиту. Я готовлюсь к получению статуса. По-другому я не представляю. Просто это будет очень серьезное нарушение, а это все-таки Европа — по-другому просто быть не должно. И тем более Казахстан оказался не в состоянии доказать мое преступление. Казахстан прислал сюда полностью сфабрикованное дело.

МЗ: Расскажите, как устроена жизнь для просителей убежища и тех, кто его получил в Черногории?

ДТ: Честно сказать, мы мало знаем таких людей, которые здесь попросили убежища. И единственный человек, с которым мы знакомы, он очень известный российский профессор. Он находился полтора года в экстрадиционной тюрьме. И когда меня арестовали, я готовилась мысленно к тому, что мне тоже предстоит арест в экстрадиционной тюрьме и надолго. Но здесь экстрадиционная тюрьма не выглядит так, как наша. Здесь она выглядит, как гостиничный номер. Там можно пользоваться телефоном, компьютером, можно продолжать работать. Поэтому такого страха перед тюрьмой у меня не было.

Здесь мы не получаем никаких пособий. У нас нет возможности получить какую-то продуктовую корзину. чтобы нам какую-то часть квартиры оплачивали — мы снимаем квартиру в аренду за 600 евро. Во многих странах, я знаю, помогают беженцам. Мы здесь вообще никакой помощи не получаем — полностью за счет своих возможностей.

Я знаю, что есть шелтер для таких, как мы. Можно попроситься в этот шелтер, но мы с Алматом не можем, потому что шелтер — это маленький гостиничный номер, а у нас каждый день работы. Нам каждому нужно рабочее пространство для того, чтобы работать. Алмат пишет жалобы, ходатайства в суды по поводу наших потерпевших. Это серьезная юридическая работа, которая отнимает много времени — нужна полная изоляция звуковая и отдельная комната. Я тоже целый день в телефонных разговорах, это отнимает время и мешает работать Алмату. Поэтому для нас жить в шелтере не выход — мы не сможем работать и остановится работа в фондах. А это абсолютно никак нам не подходит.

Политическое убежище в Черногории

На данный момент нет информации о количестве граждан Казахстана, подавших заявления на убежище в Черногории. В отчете УВКБ ООН за 2025 год основными странами происхождения просителей убежища в Черногории указаны Россия, Иран, Турция, Куба и Беларусь. Из постсоветских стран в отчете УВКБ упоминаются только Россия, которая возглавляет список с 41% заявлений на предоставление статуса беженца, и Беларусь с 5% процентами, занимающая пятое место в этом рейтинге. По состоянию на 2023 год в Черногории зарегистрировано 64 733 беженца. Казахстан в этом списке не упоминается.

В документе также описана процедура и помощь, которую может оказать правительство беженцам. Сначала просители обязаны зарегистрировать намерение в полиции и затем уже обратиться Директорат по вопросам убежища Министерства внутренних дел республики, находящийся в столице. В случае отказа решение можно обжаловать в Административном суде, пока он идет экстрадиция невозможна.

В стране существует два центра размещения — в городах Спуж и Божай. Всего в них 164 места. В лагерях предоставляются базовые услуги: питание, жилье, медицинская помощь — часто с поддержкой от УВКБ. При этом докладчики отмечают различия в стандартах между центрами, нехватку персонала и отсутствие единых процедур, например, по работе с детьми, больными и жалобами. Также в документе упоминается длительное признание дипломов и опыта работы просителей убежища.

Черногория остается преимущественно транзитной страной для мигрантов, где большинство просителей убежища пребывают лишь кратковременно, от 7 до 10 дней.

Балканская республика не раз отказывала в экстрадиции граждан постсоветских стран, если в их кейсе были политические причины. Например, Черногория отказалась выдать России члена украинской организации «Правый сектор» Ризвана Бабаева, которого обвиняли в контрабанде стратегических ресурсов. Его задержали в 2021 году и отпустили после начала полномасштабного вторжения России в Украину. Тогда адвокат Бабаева Ибрагим Смайловик объяснил, что суд принял такое решение из-за начала войны.