Ханум, 27 лет 

О другой жизни

В Турцию в основном выезжают женщины старше 40 лет, потом они завозят сюда своих детей. Туркменки получают рабочую визу или туристическую, а детям делают учебную. Хотя часть туркменов из тех, кто приезжает в Турцию по учебной визе, здесь не учатся, это формальность. Женщины работают в сфере обслуживания: убираются, смотрят за детьми, ухаживают за пожилыми, а заработанные деньги отправляют своим семьям в Туркменистан.

Я приехала в Стамбул по учебной визе, когда мне было 20 лет. Хотя я уже была совершеннолетней, из Туркменистана меня сопровождала моя мама, чтобы не было проблем на пограничном контроле. На нашей границе пограничники уточнили у нас цель выезда и спросили мою маму, не продавать ли она меня собирается в Турции.

По приезду я начала работать уборщицей в богатой семье, мне платили 750 долларов, я тогда плохо знала язык и всего боялась. Пользуясь тем, что я такая запуганная и не знаю законы, мои работодатели однажды не дали мне зарплату и отменили мой ВНЖ. 

Туркмены легко адаптируются в Турции, потому что языки очень похожи. Но когда я приехала сюда впервые, у меня были ощущения, что я попала в другой мир, потому что здесь ночью жизнь кипела, люди на улицах курят, гуляют и открыто одеваются, шумно разговаривают — для меня это все было странным.

Также в Турции меня шокировало, что люди могут открыто критиковать президента, делиться на какие-то партии. Я не понимала, что такое партия. В турецких семьях ведутся разговоры: ты за CHP или MHP? Я сидела и не понимала, о чем они говорят. Между членами семьи могли быть ссоры из-за поддержки разных партий. Мне стало интересно, я начала изучать, что такое парламент. И было время, когда я знакомилась с новыми людьми, я спрашивала: «А ты за какую партию голосуешь?». 

Мне нравилось, что турки могут просто взять билет, полететь в другую страну и не беспокоиться, что на паспортном контроле их задержат, или им нужно будет заплатить взятку, чтобы вылететь. Я помню, что полетела в Туркменистан после почти года жизни в Стамбуле. И когда меня мама забрала из аэропорта, мне все казалось таким маленьким, страшным и некрасивым. Люди показались такими несчастными, угрюмыми. И еще я заметила неуважение к друг другу, грубость в общении. Наверное, сказывается трудная жизнь: либо безработица, либо человек пашет и еле концы с концами сводит. 

Страна наша живет под страхом больше 28 лет. Я человек, который родился внутри страха. Мое поколение не знает, что такое свобода, что жизнь за пределами страны совсем другая. Поэтому мы привыкли, что нужно молчать и терпеть, мы все время молчим, молчим.

Об ограничениях и запретах в Туркменистане

В Туркменистане нет таких технологий как, например, в Китае, но вся страна — концлагерь: правоохранительные структуры нас постоянно контролируют. 

После того, как я перебралась в Стамбул, каждый год ездила домой навещать родных и близких. В 2016 году, когда я приехала на летние каникулы, у меня была действующая учебная виза. Мне надо было уезжать в августе, но в аэропорту Ашхабада на паспортном контроле мне сказали, что я не имею права выехать из страны. 

Я начала спрашивать, на каком основании они меня не выпускают, ведь у меня есть учебная виза. Мне ответили: «У тебя последний год учебная виза, вдруг ты не вернешься». Дело дошло чуть ли не до драки, я начала кричать на них, а они на меня. Меня завели в отдельную комнату, полностью осмотрели, мою сумку наизнанку вывернули, меня трижды провели через рентген. Я оставалась с пограничниками до того момента, когда самолет должен был вот-вот вылететь. 

Тогда я решила, что больше не буду возвращаться, потому что учебная виза тоже закончилась. Я уже четыре года не возвращаюсь в Туркменистан.

О коррупции

Ашхабад — красивый город, сделан из белого мрамора на бюджетные средства. Большие деньги были потрачены, но для чего? Для того, чтобы войти в Книгу рекордов Гиннесса, а так эти дома пустые, там никто не живет. Президент и его приближенные не разрешают людям из провинций переезжать в столицу, обосновываться там, получать прописку и искать работу. 

Чтобы поступить в университет, нужно заплатить взятку на собеседовании. Я трижды пыталась поступить своими силами в ашхабадский университет, проходила вступительные экзамены, но позже у меня просили до 25 тысяч долларов за зачисление. 

Вообще у нас университеты по закону бесплатные. Несколько лет назад открыли платные отделения для тех, кто не смог поступить на бюджет. В то время, когда я поступала, такого не было, но после сдачи вступительных экзаменов у тебя все равно вымогали деньги.

Коррупция в Туркменистане на всех уровнях. До отъезда я думала, что во всем мире жизнь так устроена, что ты платишь, чтобы устроиться на работу или поступить в университет. Если инспекторы ГАИ остановили тебя, то обязательно нужно между документами вставить купюру, даже если ты ничего не нарушал.

Даже если ты стоишь в очереди за хлебом и хочешь получить вне очереди, то знакомишься с сотрудником магазина или даешь немного денег. Сейчас очереди в продуктовые магазины огромные из-за коронавируса. В стране действует карточная система на отпуск продуктов, раньше газ и электричество были бесплатными, но лет шесть назад ввели плату. 

У нас есть пословица «Ташлысан, яшысан», то есть «Если ты кидаешь денежку, то ты живешь». Если у тебя нет таких денег, то ты никто и звать тебя никак. 

О деньгах в Туркменистане

Несколько лет тому назад ввели банковские карточки. До этого мы не знали, что это такое. Насильно всех работников госучреждений заставили перейти на карточки, куда начисляли зарплату. Из-за этого у банкоматов образовались огромные очереди. Но и там постоянно заканчивались деньги, люди не могли обналичить свою же зарплату. 

На карту можно откладывать сбережения, но не больше, чем ты зарабатываешь. Если официальная зарплата 300 долларов, значит не больше этой суммы можно положить на карту. Мама туда откладывала свои деньги несколько лет, чтобы в Турции их обналичить.

Потом еще ввели правило, что в месяц с этой карточки можно обналичить всего 160 долларов. В Турции обналичить деньги с туркменской карты тоже сложно, это все делается подпольно — ты как будто что-то покупаешь, за это берут какой-то процент и тебе отдают остаток. 

Аман, 32 года 

О детстве и периферии

Я родился в Ашхабаде, но в шесть лет моя семья переехала в Лебапский велаят. Мои родители родом не из столицы, и у папы были проблемы с трудоустройством после окончания учебы в Ашхабаде. Поэтому мы переехали в родной город родителей. 

В Ашхабаде было 650 тысяч жителей в то время, а в нашем городе 20 тысяч. Это старый советский город, который стоит посреди пустыни. Как мы ни закрывали окна, дома постоянно была пыль, песок. 

Вначале люди на новом месте мне казались дикими. Меня постоянно спрашивали, откуда и зачем я приехал. Бывало что со мной дрались, придирались и спрашивали: «На каком языке ты говоришь?». В этом городе был свой говор, который отличался от ашхабадского. 

Среди подростков часто были драки. Как-то нас, 15-летних, забрали в суд, чтобы показать, как проходят процессы над подростками. Судили девятиклассников, у которых драка переросла в поножовщину. Суд проходил в актовом зале Дома культуры. Парням дали 4 года тюрьмы, а одному, который использовал нож, дали 15 лет. Потом срок сократили до 13 лет, позже его вовсе амнистировали.

У нас в городе пацаны говорили, что если у тебя нет ходки, то ты не мужик. Было много людей, которые отсидели за драки. Меня это начало смущать, и в старших классах я попросил родителей перевести меня в школу в Чарджоу, в более крупный город с населением более 500 тысяч человек.

В Чарджоу жили наши родственники, они помогли договориться с директором школы о моем переводе, потому что без регистрации в городе новых учеников не принимали. Директор согласился при условии, что мы купим краску для ремонта школы. В Туркмении можно решить любую проблему, если у тебя есть деньги.  

О работе

Свои первые деньги я заработал, будучи школьником. Я скопил деньги, которые мама давала на обеды, и купил себе пленочный фотоаппарат Kodak. Сначала я фотографировал одноклассников, сверстников, потом соседей и родственников. Заработанные на фотографиях деньги я тратил на новую одежду и обувь. Дело было в том, что из дома до школы мне нужно было топать три с половиной километра, у меня все время рвалась обувь. Еще на накопленные деньги я начал ходить на курсы английского, потому что в школе его плохо преподавали. 

После окончания школы я устроился работать в Дом культуры танцором национальных танцев. Когда приезжали президент или другие официальные лица, мы танцевали перед ними. Я несколько раз танцевал перед президентом Гурбангулы Бердымухамедовым. 

Иногда нас забирали выступать на праздники в Ашхабад. Это были классные годы для нас, потому что мы гуляли по столице. 

О службе в армии

Когда нас только везли в часть, в поезде были дембели. У меня тогда были длинные волосы, и ко мне подходили и спрашивали, почему у меня такие волосы. Я говорил: «Какая разница, не имеет значения». А мне отвечали: «Ты что, голубой?». Их много было, окружили меня в армейской одежде, а я был в обычной. Один из дембелей забрал мой ремень, второй забрал у меня обувь.

Служба в армии длится два года. Вначале нас привезли в какую-то дыру на периферии. Там мы провели шесть месяцев карантина, во время которых нас учили шагать, убираться и ходить на наряды в столовую. 

Как-то нас отобрали для участия в параде в Ашхабаде, чтобы шагать перед президентом. Готовились мы три месяца. Подъем на завтрак был в шесть утра, потом до обеда мы шагали, потом обед, после него опять шагали до десяти вечера. Две тысячи человек одновременно шагали и готовились к параду, чтобы все было синхронно. 

Если совершал ошибку, то заставляли делать приседания с автоматом. Люди падали в обморок, их приводили в чувство и опять ставили шагать. 

В день парада нас привезли на площадь в три часа ночи, выдали автоматы, у каждого проверили, чтобы в затворах не было пуль. Была середина осени, и в три часа ночи было очень холодно, некоторые дрожали, некоторые падали — их убирали и ставили другого из запаса. Нам не разрешили ходить в туалет, ни по маленькому, ни по большому, говорили: «На месте делай свои дела». И многие делали, так что от запаха голова кружилась. А сзади нас стояли студенты с цветами, которых пригнали в шесть утра. 

В десять утра пришел президент, и мы прошагали перед ним за 15 минут, крича что-то типа «Спасибо президенту! Родина такая-то такая!» . И ради этих 15 минут мы готовились три месяца и шагали каждый день.

После парада меня отвезли в часть, где я служил. Это было на границе с Афганистаном, в 100 км вокруг нет ничего, одна пустыня. В части не было газа, водопровода — воду нам привозили. Мы готовили на костре и воду грели на костре, чтобы искупаться. 

В шесть утра был подъем, потом зарядка, далее завтрак, после чего убирали территорию. Во время сезона хлопка мы ездили на поля собирать урожай. Каждый месяц что-случалось в части: кто-то хотел повеситься или застрелиться, или какой-нибудь солдат сбегал, его отлавливали и сажали на десять суток на губу — армейскую тюрьму. Это уже стало привычным: ехать в пустыню искать сбежавшего солдата.  

У меня были какие-то деньги, чтобы отмазаться от нарядов — за один раз пять манатов, — но мне тоже нелегко было. На несколько месяцев меня отправили в столовый наряд — это мыть посуду на 200 человек, убираться.

Нас плохо кормили: по утрам давали кусочек хлеба с маслом, чай и вареный рис, на обед — макароны, на ужин — суп или рис. Я отдельно покупал себе еду: раз в месяц приезжала машина, в которой был магазин. В ней можно было купить сигареты, колбасу, сыр или пряники. 

После армии я устроился преподавать английских на курсах, но уже решил свалить из страны. Позже я отправил анкету на должность переводчика в китайскую компанию, где для устройства на работу пришлось дать взятку туркмену-бухгалтеру в 650 долларов.

Больше года я работал и накопил на учебу в Украине. Я отучился там и получил степень бакалавра. Во время каникул я приезжал на заработки в Турцию, и мне тут понравилось: менталитет и культура турок, и язык похож на туркменский. После окончания учебы я окончательно переехал в Стамбул. Некоторые мои соотечественники вернулись в Туркмению после учебы и говорят теперь мне, что жалеют о сделанном выборе. Друг попросил отправить ему 20 долларов, чтобы купить еду для его новорожденного ребенка. 

О жизни в Стамбуле

Сначала я работал грузчиком. Мне не понравилось — работал в среднем по 15 часов, было тяжело и плохо кормили. Жил я тогда в районе Стамбула, где живут преимущественно сирийцы. Если я надевал шорты на улицу, ко мне подходили люди и просили носить одежду подлиннее, чтобы «не смущать их дочерей». 

В первый год я поменял три или четыре работы, сейчас устроился в ресторан администратором. До последнего времени у меня были проблемы с документами, и почти год я жил без визы, как нелегал. Меня часто ловили полицейские, но отпускали. Они понимали, что я здесь зарабатываю на жизнь. Вообще открыть рабочую визу в Турции иностранцам не просто — сами работодатели не заинтересованы в этом, ведь за приезжего нужно платить больше налогов, чем за турка. Еще, чтобы нанять одного иностранца, у тебя должно быть в штате пять сотрудников турок.  Поэтому, например, в кафе туркмен часто берут работать нелегально, тогда им можно платить меньшую зарплату и уходить от налогов. 

Максат, 36 лет

О полицейском государстве

Жизнь сейчас в Туркменистане невыносима, там запущен государственный проект по контролю за населением и насаждению страха перед правительством. Президент дал огромные полномочия чиновникам и полиции. Почему полиции? Потому что в основном контролем занимаются полицейские: ходят, проверяют, переписывают. 

Давление на области сильнее, но и жизнь Ашхабада жестко контролируется. Людей прослушивают с помощью сотовых операторов. Я лично видел маршрутные листы и данные о моих передвижениях, то есть доказательства того, что за мной следят. Я не могу раскрыть причины слежки, но в Ашхабаде есть прослойка людей, за которыми постоянно следят. Это те, кто имеет хоть малейший вес в обществе, правительстве или в определенных кругах. 

Я всегда ждал, что за мной могут прийти и убрать меня. Я лично знал многих людей из Меджлиса, аппарата президента и некоторых министров, поэтому и ждал какого-то подвоха. На меня не было компромата, но и без этого можно что-то подстроить. 

О деградации и эмиграции

Я уехал, потому что мне надоели тотальный контроль и постоянная слежка, мне надоел маразм президента, бездумное восхваление его, все эти танцы и лживые речи. Надоела деградация населения — образование катится в пропасть. Если президент должен куда-то приехать в семь часов [утра], то дети с трех-четырех часов ночи выходят в холод в тонких платьях и рубашках, чтобы встретить его и плясать вокруг него при открытии очередного дурацкого объекта.

В последний год власти страны ввели карточки на хлеб, масло и другие продукты, то есть мы вернулись в нищету начала 1990-х. Сейчас люди не могут позволить себе купить мясо и другие дорогие продукты, поскольку зарплаты маленькие. Но чтобы устроиться и на такую работу, надо дать взятку от тысячи до 5 тысяч долларов. Откуда у людей такие деньги? А в частные компании не берут без образования. Народ нищенствует, но молчит. Самоцензура началась с приходом первого президента, с приходом второго президента это увеличилось во сто крат. Невозможно что-то лишнее сказать. 

Многие люди из моего круга — культурной интеллигенции — уехали. Им тоже надоел маразм президента, насаждение необразованности среди людей. Надоело, когда со школьников берут расписки, что они не будут посещать определенные сайты в интернете, в противном случае их ждет наказание и вызов в полицию. Как можно в современном мире запретить пользоваться интернетом, которого у нас и так нету.

Когда я приехал в Турцию, мои чувства были — унижение и стыд. От того, что мы, туркменский народ, люди даже с высшим образованием, выполняем тут самую черную работу. Мне тоже пришлось поработать обычным торговцем.

Но все же самое первое, что я испытал, когда мой самолет сел в Стамбуле — это ощущение свободы, понимание того, что ты вырвался из тюрьмы.

Эдже, 46 лет

Про агентов Бердымухамедова

С 2008-2009 годов люди начали усиленно уезжать на заработки. И по сей день, если бы дорогу не закрыли, уезжали бы. В каждой семье по двое-трое мигрантов. И они не хотят уже возвращаться — в школах коррупция, в больницах коррупция, в магазинах коррупция. Наши люди мучаются, работают, отправляют деньги. 

Когда я в Стамбул приехала, мне было 32 года. А сейчас мне уже 46 лет. Я столько лет здесь потеряла. Я не была на днях рождениях детей, на свадьбах не была. Нормальной жизни нет, только работаешь, работаешь, работаешь. 

А наш президент в Стамбул и в Анкару прислал своих агентов. Отправил, чтобы ловили тех, кто что-то говорит про родину, кто против выступает. Их в Турции «сивилями» называют. Они ходят в нормальной одежде, в гражданском. Каэнбэшники это. Он может стоять, воду продавать, а на самом деле он милиционер и подслушивает.

Про детей

Я для детей ничего не жалею. Каждый месяц отправляю деньги. Если они болеют, я говорю: «Не стой в очереди, не надо». По карточкам сколько дадут — столько дадут. Дочка из муки что-нибудь сделает. Она старается на рынке продукты брать, чтобы кушать было что всегда, чтобы иммунитет не понижался. Я за здоровьем сына следила — его забрали в армию летом. Так и не смогла его увидеть из-за нашего президента. У нас армия два года, и такая армия… Там дедовщина. И кто денег даст, тот в хорошее место попадает. Кто деньги не даст, того на границу с Ираном, Афганистаном отправят. Каждая мама боится.

Сын тем летом сильно болел, при смерти был. Он четыре месяца в больнице лежал, сильно нас напугал. У нас столько денег ушло. Когда в больницу приходишь, врачи на руки смотрят. Если деньги не дашь, то не смотрят даже. В одну больницу отправляют, в другую. В Ашхабаде ему только диагноз поставили. А я не смогла приехать.

Мы с ним каждый день разговаривали, он мне говорит: «Мам, мы с вами, может, в последний раз разговариваем». А это для мамы знаете, как тяжело? И я не могла поехать — у нас с прошлого года дороги закрыты. Поедешь, а обратно уже не вернешься. Нас не выпускали, хотя я по трудовой визе работаю, каждый месяц налоги плачу. Хотела еще в мае поехать, когда сын школу закончил. Но появился коронавирус.

Про терпение

Туркмены  —  терпеливый народ. Дома есть хлеб  —  слава богу, лишь бы не было войны. Вот этим мы и прикрывались: «Ай, не говорите лишнее про президента. Не говорите». У нас такая сталинская диктатура, любого человека могут забрать на допрос и избить, оштрафовать. В следующий раз этот человек уже молчит. Мы устали уже. У нас в каждой семье уже по двое-трое отсидевших ни за что, ни про что. 

Туркмены бы, может, и выходили на акции протеста, но наша полиция пугает. Начали говорить, что если вы будете бастовать здесь или за рубежом, то вы своих родственников тогда не увидите, они — предатели родины. Мы теперь предатели родины, потому что уехали из своей страны на заработки.