«Вечером менты толпой идут с дубинками — сразу понятно, что идут бить. Это как ужин». Как не расследуются пытки в колонии ЕЦ‑166/4 в Атбасаре

Колония ЕЦ-166/4 в Атбасаре — лидер Казахстана по числу жалоб заключенных на пытки и жестокое обращение. В ней находятся около семисот осужденных, и за первую половину 2019 года, по данным Антикоррупционной службы, от них поступило 47 жалоб.

Один из этих осужденных — 38-летний Анатолий Антонов, он находится в заключении уже шестой год. В 2014 году в Кокшетау его осудили на 12 лет по обвинению в убийстве.

«Он пришел на день рождения к другу своему с девушкой, эту девушку хотели убить, изнасиловать, — рассказывает его отец Иван Антонов. — Он начал с ними ругаться, один с ножом на него кинулся — ну, он ответил, ножом его и убил». Погибший, по словам отца, был сыном начальника криминальной полиции Акмолинской области: «Там в принципе должна была быть самооборона стопроцентная, но такой начальник большой — нам даже самый лучший адвокат города не помог. А так сын нормальный, спокойный, аккуратный».

31 июля 2017 года, когда Иван Антонов с женой приехали на свидание к сыну из Кокшетау, Анатолий рассказал, что его избили сотрудники колонии. Когда заключенный начал показывать родителям побои, присутствовавший при встрече оперативник сразу его прервал и сократил время свидания до 15 минут.

«Мы сразу развернулись и поехали подавать заявление в УСБ по Акмолинской области. Они [сотрудники УСБ] через два дня поехали в Атбасар, сняли побои, сделали медэкспертизу, опросили потерпевших. Возбудили уголовное дело», — вспоминает Антонов.

Дело возбудили по части 1 статьи 146 УК РК (пытки). Следователи допросили других заключенных, которые рассказали, как 19 июля Антонова и четверых других осужденных сотрудники колонии «пинали по голове и били», «держали за руки и заставляли бежать» (протоколы допросов есть в распоряжении «Медиазоны»). Избиение, по их словам, в основном проходило в дисциплинарном карцере — оттуда доносились крики. Сотрудники выводили избитых заключенных из карцера с натянутыми на головы робами, заламывая им руки и подгоняя крепкой бранью.

Антонов находится в пятом отряде колонии — это отряд строгих условий содержания, заключенных туда отправляют за нарушения дисциплины. По словам отца, он оказался там после конфликта с начальницей медсанчасти Александрой Мальцевой.

Избиения вместо лечения

«У него из-за пескоблоков это все и началось — он в обычном отряде сидел, а потом из-за отказа от работы его перевели в отряд строгих условий содержания, — продолжает Иван Антонов. — У него гепатит C и B, печень больная, а его заставили работать. Специально! Начальница медсанчасти Мальцева говорит — нет у него гепатита. Я говорю — нет, есть. У него ведь была справка в личном деле, которая подтверждала что у него гепатит, что ему нельзя заниматься тяжелым трудом».

Отец рассказывает, что после его жалоб в прокуратуру Атбасарского района у Антонова снова взяли анализы: «Все подтвердилось. Эта Мальцева уничтожила его! Им эта работа даже не нужна была».

Отношения с начальницей медсанчасти Александрой Мальцевой остались напряженными. 18 июля 2017 года в колонии проходил комиссионный обход отрядов — по словам Ивана Антонова, во время таких обходов тюремные врачи расспрашивают заключенных о жалобах на здоровье. Обход проходил в присутствии сотрудников колонии, среди которых был Мурат Арман — тогда начальник режимного отдела ЕЦ-166/4.

«Они зашли в отряд строгих условий содержания, где вот эти пятеро [заключенных] были: Ерлан Шакенов, Анатолий Антонов, Кабыл Баймакашев, Дастан Досанов. И Булат Нургалиев. Ну и они начали расспрашивать по медицинской части. [Мальцева] их спросила, какие у них жалобы есть, они стали ей перечислять. Нургалиев вот покойник, он больной был совсем, он ей — вот это, это, это у меня. А ее гражданский муж Мурат Арман, тогда они еще не женаты были, возмутился, не понравилось ему, что они ее беспокоят, такую важную персону. Они отвечают, а им Мурат Арман: "Ну, я вам покажу"», — пересказывает Антонов слова своего сына.

На следующий день начальник режимного отдела Марат Арман и другие сотрудники пришли в пятый отряд и избили там четверых жалобщиков, говорит Антонов. Среди избитых не было Булата Нургалиева — утром 19 июля его увезли в городскую больницу Атбасара на обследование. Вернувшись позже в тот же день, он увидел следы побоев у товарищей, начал расспрашивать их о случившемся и возмущаться. Из-за этого, говорит Антонов, Нургалиева избили позже остальных. И сильнее.

«Нургалиева 24 июля привязали стальной проволокой к железному забору и из пожарного шланга ледяной водой полчаса поливали, — продолжает Иван Антонов. — Он сознание терял. Дубинкой били по голове, по почкам. А до этого, 19 июля, когда его вывозили в городскую больницу Атбасара, там его органы обследовали — все бумаги эти я видел: у него все нормально было. А после того, как его избили 24-го, у него начались проблемы с почкой. Она высохла. Это в уголовном деле есть, сам следователь в постановлении это пишет. Это я со слов Нургалиева знаю и его брата».

После возбуждения дела о пытках судмедэксперт зафиксировал у Булата Нургалиева ссадины на кисти правой руки и обоих локтях, которые могли появиться при «действии тупых твердых предметов». Он определил, что ссадины могли появиться в срок, указанный заключенным (копия заключения есть в распоряжении редакции).

Причастные к насилию сотрудники колонии просили активистов уговорить пострадавших не писать жалобы, говорится в показаниях свидетелей-заключенных. Первый разговор, по их словам, проходил в кабинете начальника отряда, второй — в помещении для содержания заключенных. Осужденный Нариман Сабиров вспоминал, что на одной из таких встреч начальник режимного отдела Айбек Актанов «взял в руки Коран и сказал, что такое больше не повторится».

Один начальник — 11 уголовных дел

Заявление о пытках сына Иван Антонов подал 3 августа 2017 года, на следующий день старший следователь управления собственной безопасности МВД Кучер начал досудебное расследование по части 1 статьи 146 УК РК (пытки). Спустя год, в июне 2018-го, прокуратура Акмолинской области закрыла за отсутствием состава преступления в действиях сотрудников колонии. Расследование возобновили после жалобы отца Антонова в прокуратуру и личного обращения к прокурору области.

В мае 2019 года ДВД Акмолинской области снова прекратил досудебное расследование о пытках Антонова и других заключенных — несмотря на зафиксированные судмедэкспертизой повреждения (врачи определили, что причиненные травмы нанесли легкий вред здоровью Антонова).

Иван Антонов подал заявление снова — и в октябре 2019 года получил очередной отказ. Это решение он вновь обжаловал в прокуратуре, но там не увидели оснований для возобновления расследования.

Сам Анатолий Антонов через членов Общественной наблюдательной комиссии в 2019 году написал четыре обращения в правящую партию «Нур-Отан» и дважды — Дариге Назарбаевой. Ни на одно из обращений ответа не было.

Антонов и его отец до сих пор пытаются довести дело до суда — единственные из всех, кто писал жалобы на действия сотрудников колонии, которую в начале лета 2017 года возглавил Жанерке Кысатаев.

«За полтора года правления Кысатаева этого в колонии заведено 11 уголовных дел в Атбасаре, — утверждает Иван Антонов. — Среди них был суицид, они это дело закрыли. Потом один заключенный убил другого кувалдой — тоже закрыли. Все остальное — пытки. Наше дело последним закрыли».

35-летний Кысатаев — выпускник военной школы-интерната, судя по странице «ВКонтакте», он увлекается рыбалкой и охотой, а также любит репостить картинки про военных и оружие.

«Как Кысатаев ушел, пришло новое начальство в Атбасаре, и в ДУИС по Акмолинской области, — замечает отец заключенного. И сейчас все нормально — зря не буду плохо говорить».

Смерть Нургалиева

21 сентября 2019 года Булат Нургалиев — тоже пострадавший от пыток свидетель по делу об избиении Антонова и других заключенных — пожаловался администрации колонии на плохое самочувствие. Но скорую помощь ему вызывать не стали. Когда на следующее утро Нургалиева все же привезли в центральную больницу Атбасарского района, он впал в кому и вскоре скончался.

В письме прокурору района Общественная наблюдательная комиссия пересказывает слова брата Нургалиева, тоже отбывающего срок в ЕЦ-166/4 — он утверждает, что администрация колонии намеренно затягивала вызов скорой помощи, потому что в тот день дежурили сотрудники, проходившие подозреваемыми по уголовному делу о пытках.

Иван Антонов тоже говорит, что дежурный помощник начальника колонии, который по ночам в отсутствие начальника колонии выполняет его обязанности, вызвал скорую слишком поздно.

«Ему сказали, что у Нургалиева приступ, — утверждает Антонов. — И он до девяти утра не вызывал скорую! Когда утром начальник пришел, вызвал скорую, Нургалиева привезли в больницу, он еще живой был — неделю полежал в коме и умер. Кровоизлияние. А если бы его сразу скорая увезла, его можно было бы спасти. У него ведь такие кризы были часто. Он когда в Жезказгане сидел, к нему скорая по два раза в неделю иногда приезжала. Просто люди там были добрее, понятливее. А здесь никто ему не вызвал. И вот на ДПНК завели уголовное дело — неоказание медицинской помощи. Ему до пяти лет светило. Это дело вели атбасарские полицейские, они его и замяли».

Судья, которого били в тюрьме

33-летний Евгений Судья был одним из свидетелей по делу о пытках Анатолия Антонова — он находился в ЕЦ-166/4 до 15 декабря 2017 года. В колонии пытали и до прихода Жанерке Кысатаева на должность начальника, говорит Судья: «Там всегда так было». Половину срока Судья провел в колонии ЕЦ-166/18 в Степногорске, где «точно так же, даже еще похуже».

«До Кысатаева точно пытали, — вспоминает Судья. — Я в колонии играл в футбол и изолятор находился рядом с полем, дорога проходила мимо. И я часто видел как их туда-сюда гоняли, в штаб отведут и назад — кто прихрамывает, кто еще чего, головы заставляли опускать. Видно, что человека избили. Часто это было. И сами менты туда вечером толпой идут с дубинками — сразу понятно, что идут бить. Это как ужин».

По словам Судьи, заключенные редко обращаются к врачам, потому что выдавать лекарства те отказываются, а если попросить через администрацию, сотрудники колонии могут и избить. «Утром туда придешь, они злые, у них свои проблемы, им не до нас, — вспоминает он. — На прием попадешь, но то, что нужно, никогда не получишь. Самые сильные лекарства, которые давали — нафтизин, если с температурой приходишь. А если начинаешь требовать, она просто звонит в отдел, тебя шатают жестко, чтобы ты никогда больше лекарств не просил».

Помнит Судья и Анастасию Мальцеву, с которой, по словам отца, не задались отношения у Анатолия Антонова: «Пришла новая начальница медсанчасти, с учебки, только лейтенанта получила. Походила-походила, вышла замуж за начальника режимного отдела. В санчасти не дай бог кто-то у нее что-то попросит или не то скажет, она сразу звонит своему мужу в режимный отдел, и он жестко избивает или еще похуже».

Бьют, по его словам, в любом административном помещении колонии — «там, где менты находятся, и там, где камер нет». В отрядах, где живут заключенные, их не трогают, чтобы не было лишних свидетелей. Когда осужденный только приезжает в колонию, его помещают в карантин и там избивают, говорит Судья; таким образом новичка запугивают, уговаривая присоединиться к активистам — заключенным, которые сотрудничают с администрацией и выполняют указания сотрудников. Чтобы стать активистом, достаточно написать заявление.

«У каждого отряда есть начальник, обычно это молодой лейтенант, который только пришел с учебки и ничего не знает. И они просто находятся в этот отряде, а всю работу за них делают активисты, — объясняет Судья. — Активисты — это такие люди, у них обычно по два-три срока, ну, конченые они уже, все. И они помогают этим начальникам, даже пишут за них отчеты. То есть даже бумажную работу за них делают».

Бывший заключенный рассказывает, что осужденных в колонии избивают не только сотрудники, но и активисты, «например, когда этапы приходят»: «Естественно, с подачи администрации. Были случаи, когда приходилось отвечать заключенным, их судили за избиение. Но они не предают, не говорят, что это администрация. Потому что тогда их отправят в другую колонию. Это люди, которые следят, подслушивают, подглядывают, а потом бегают и доносят администрации. Они там везде. На сто человек таких пятнадцать-двадцать. Каждое движение осужденного они контролируют. Активисты исполнят любое желание администрации. Им скажут "подкинь это" — они подкинут».

Евгений Судья утверждает, что его в 166-й не раз избивали, заставляя изготавливать ножи для работников колонии. «Я несколько ножей сделал, а потом, как закончил, закопал их за колонией, — говорит он. — И уже потом, когда порезался и приехали проверять, я все на камеру показал, где закопал их и кто заставлял их делать. Давал показания, они изымали ножи на видеокамеру. Только за одно это уже должны были завести уголовное дело, но никаких движений не было. Даже пропуск у этих сотрудников не забрали».

«Когда избивают, нет другого способа — только суицид»

Заключенные нередко совершают попытки самоубийства, чтобы привлечь внимание к своему положению. Евгений Судья говорит, что ему не раз приходилось вскрывать себе вены: «Когда тебя избивают, у тебя нет другого способа, только суицид спасает. И активисты, зная, что я такой, что, если будет какая-то несправедливость в отношении меня, я могу порезаться, специально подкидывали мне что-нибудь запрещенное. Там никто не разбирается. Я просто видел в этом единственный способ остановить какие-то незаконные действия в отношении меня — избиения, оскорбления, попытки изнасилования».

По данным комитета по правовой статистике Генпрокуратуры Казахстана, за 2019 год в следственных изоляторах заключенные совершили 21 попытку и два успешных суицида. В колониях ведомство зафиксировало 151 попытку и 21 завершенное самоубийство. Акмолинская область, где располагается ЕЦ-166/4, находится в этой статистике на четвертом месте.

Суицидов работники колоний опасаются, потому что после них может прийти проверка. «После того как я порезался, они меня зашили, пришли через сутки, — вспоминает Судья. — Пришли ко мне, закрыли в камере медсанчасти — типа больницы, но камеры. Они испугались, что я сейчас расскажу, как здесь все. Я ведь перед тем как порезаться написал в прокуратуру, с собой держал эту бумагу и отдал врачам, когда они приехали. Потому что ментам бесполезно отдавать, они не передадут никуда. А врачи отдали ее нашим же ментам — вот она никуда и не ушла. И я продолжил, чтобы они не подумали, что все прошло — объявил голодовку. Подписал бумагу, что отказываюсь от пищи, пока ко мне не придут люди, не примут мое заявление. Я продолжал десять дней ее, не ел ничего. Каждый день ко мне приходили, упрашивали. Кысатаев тогда только пришел начальником [колонии], тоже зашел: "Женя, чего ты?"».

Свою последнюю попытку суицида в стенах колонии Судья, по его словам, совершил 13 ноября 2017 года, за месяц до освобождения, а после нее держал голодовку в течение десяти дней, протестуя против жестокого обращения с ним и другими заключенными.

Евгений Судья говорит, что за жалобы на администрацию и свидетельские показания по делу о пытках Антонова ему отомстили, дав надзор на три года: «Я два года уже на свободе и не могу нормально работать, отмечаюсь каждую неделю, ко мне домой приходят менты, наблюдают, создают неудобства, я не могу уехать из страны. Я уже не верю во все это. В этой стране правят менты. За каждым одним простым человеком десять ментов. Бороться бесполезно. Дохожу свой надзор и свалю из страны, хотя я и вырос здесь. Мне здесь когда-то нравилось».

Синдром сторожевой собаки

Глава ОНК Акмолинской области Олжас Сыздыков считает ключевой причиной пыток в колониях в целом устаревшую тюремную систему Казахстана.

«Основная проблема активистских тюрем даже не в том, что сотрудники хотят, чтобы так было, — объясняет он. — Проблема в том, что в Казахстане сохранилась барачная, отрядная система — это когда 50 осужденных находятся в одном помещении. А во всем этом учреждении [ЕЦ-166/4] — около семисот человек. В ночное время там остается двадцать человек личного состава вместе с контролерским составом. Этого [не хватает], чтобы охватить все учреждение. Они не могут справиться с этой задачей и придумывают этих активистов, которые идут на контакт с администрацией и занимаются доносительством, стоят с этими записками, ходят за осужденными, которые, по мнению администрации, могут создать проблемы».

Сыздыков говорит, что такое пристальное внимание администрации бывает, например, по отношению к осужденным по экстремистским и террористическим статьям, а также по статьям, связанным с деятельностью организованных преступных группировок.

«Они обычно смотрят: вот люди независимые, люди, которые не привыкли пресмыкаться — такие могут тут же оказаться в списке людей, представляющих опасность. К ним приставляют активиста, который ходит за ними по пятам и записывает все, что они сделали, пишет потом доносы. И, соответственно, эти [активисты] берут на себя функцию администрации — это запрещено законом. Мы постоянно делали по поводу этого рекомендации, но, на самом деле, суть от этого не меняется — одни осужденные следят за другими осужденными. Это неправильно. У нас уголовно-исполнительная система вся милитаристская и карательная, ее задача не реабилитировать, не корректировать [осужденного], а, грубо говоря, сохранить, как в камере хранения, на срок лишения свободы», — рассуждает правозащитник.

Олжас Сыздыков был в составе координационного совета Национального превентивного механизма — этот орган, который возглавляет уполномоченный по правам человека в Казахстане Аскар Шакиров, должен заниматься вопросом соблюдения прав человека в местах лишения свободы. Сыздыков говорит, что неясно, готово ли государство реально реформировать колонии — потому что сегодня все рекомендации правозащитников становятся «костылями для системы, чтобы она не упала».

Отдельная статья о пытках — статья 146 УК РК — появилась в Уголовном кодексе после ратификации Казахстаном международной Конвенции против пыток в 1998 году.

С 2016 по 2018 годы за пытки и жестокое обращение было осуждено всего 13 сотрудников комитета уголовно-исполнительной системы.

Жалоб заключенных на насилие поступает гораздо больше — например, за 2015 год Коалиция НПО Казахстана против пыток получила 162 жалобы на пытки или жестокое обращение, несмотря на то, что по словам заключенных сотрудники всячески стараются не выпускать заявления осужденных из стен учреждения.

Глава следственного управления Антикоррупционной службы Руслан Тургамбеков в августе 2019 года на встрече с сотрудниками департамента уголовно-исполнительной системы сказал, что «на сегодняшний день должных мер не принимается и правонарушения продолжают иметь место». Больше всего обращений, по его словам, поступает в связи с действиями сотрудников ЕЦ-166/4 в Атбасаре — полсотни жалоб за первую половину прошлого года.

Олжас Сыздыков связывает такое положение дел с тесными взаимоотношениями разных правоохранительных органов и их корпоративной солидарностью: «Они такие защитники государства. Я говорю: правозащита и правоохранительная деятельность — это синонимы. А мы сейчас по разные стороны баррикад. Хотя и мы, правозащитники, и они должны выполнять одну и ту же задачу: охранять права человека».

«Я всегда привожу этот пример, — добавляет Сыздыков. — Есть повесть "Верный Руслан". Там описываются сталинские лагеря, когда после хрущевской оттепели их стали освобождать и эти лагеря остались пустыми. А собак, которые охраняли лагеря, отпустили в тайгу. Они там бегали, охотились на мышей. Но когда приходил поезд, они ждали — придут люди, будет работа и их будут кормить мясом. Поезда все реже приходили, этапов не было. И вот однажды пришел поезд со студентами на первые комсомольские стройки. Их повели в эти лагеря, а собаки обрадовались и начали их сопровождать, лаять. А потом, когда дошли до лагеря, студенты врассыпную разошлись, а не как было положено — одни влево, другие вправо. И собаки их покусали. Здесь не вина этих собак, это беда. И корпоративная солидарность силовых органов — это синдром сторожевой собаки».