Меня никогда не пытались украсть, но у меня был с детства страх, что это случится. Это считалось нормой. Когда мне было десять лет, мою двоюродную сестру украли. Ей было 15 лет, я считала ее своей ровесницей и мы были близки. Она вышла замуж, потому что какой-то мужчина вдвое старше ее увидел, и решил сделать ее своей женой. Что было после — неизвестно.

Моими родственниками это воспринималось нормально, но если кому-то [это] и не нравилось, это не обсуждалось публично. «Ну ладно, что ей было 15 лет, надо найти какой-то законный способ выдать ее замуж», — говорили они. И последующие годы многих других моих родственниц крали. Пока я была маленькой, казалось, что это нормально.

Но мне повезло, потому что лет в девять-десять мы переехали из небольшого поселка под Бишкеком на север Казахстана, где «ала качуу» практикуется меньше и нет этого общественного влияния на родителей. Еще мне помог интернет, который показал мне, что есть мир, в котором живут по-другому.

Но периодически я возвращалась в поселок к родственникам. Моя мама говорила мне, что если меня украдут, то я могу не оставаться в доме похитителя — она говорила мне, что заберет меня домой. Ее саму когда-то тоже украл мой отец. Она знала, что это такое, и вряд ли желала мне такой судьбы. Отец бил ее и меня. Лет с восьми я постоянно говорила маме, чтобы она развелась с отцом, скидывала ей статьи на эту тему, она вроде соглашалась со мной, но ничего не делала.

Мама старалась быть хорошей женой, но я помню отца только злым и жестоким, а маму плачущей. Но она боялась осуждения, она из очень патриархальной семьи. У нее семь сестер, две из них были разведены, и это было ужасным позором для их семьи. Мама очень боялась, что кто-то узнает, что в ее семье что-то не так. Она считала, что это было бы позором для ее родителей и они этого просто не переживут. Она тщательно все скрывала. А насилие в семье продолжалось — я как-то даже заявление в милицию написала на отца. Его забрали на десять суток, и после этого он потише стал.

В 16 лет, можно сказать, я сбежала из дома — уехала учиться в другой город, в моей жизни потихоньку начал появляться активизм. Сейчас я помогаю с организацией «КазФема».

Будучи подростком, я была в гостях у дедушки с бабушкой и все говорили, что если я понравлюсь соседскому мальчику, то он меня украдет. Я им ответила, что сожгу их дом, если они меня украдут. Я всегда была остра на язык, но эти слова были сказаны, потому что мне было действительно страшно. Я пыталась свести вероятность моей кражи к минимуму. В семье я всегда была белой вороной. Когда я поняла, что насилие в семье это не норма, я начала про это говорить.

В 18 лет я поняла, что девственность — это один из конструктов, за которые меня оценивает общество. И тут ко мне пришла мысль, что если я буду «испорченной», то меня никто не сворует. Даже когда я перестала жить с семьей, у меня был страх, что меня вернут в дом и со мной произойдет что-то плохое.

Тогда я попросила своего хорошего друга заняться со мной сексом и лишить меня девственности. Для нас обоих это было первым опытом. Мы оба были неловкие и очень нервные, и оба очень переживали. Это же своего рода обряд инициации, и мы оба хотели, чтобы это было с кем-то важным для нас. Много читали книги и статьи по гинекологии и секспросвету, обменивались информацией о контрацепции. Мы до сих пор лучшие друзья.

Я избавилась от своего клейма. У меня было ощущение, что я возвращаю себе свою телесность — я провозглашаю, что мое тело мне принадлежит и я сама буду решать, что делать со своим телом. Я очень долго красила волосы в кислотные цвета — не потому что мне нравится, а потому что это было способом защиты. Я другая и я буду защищаться.

Я рассказала это семье, реакция брата и сестры была очень негативная. Брат грозился, что меня побьет, а потом грозился, что ноги переломает парню, с которым я переспала. Со стороны мамы было просто: «Будь осторожна. Зря ты, конечно, но уже ничего не поделаешь».

Исправлено в 15:45. Героиня этого текста разговаривала с «Медиазоной» на условиях анонимности. Когда монолог уже был опубликован, девушка связалась с редакцией и попросила указать ее настоящее имя — Эйри.