«Социальные издержки минимальны»

Лагеря в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая — систему «перевоспитания», через которую за последние несколько лет прошли сотни тысяч, если не миллионы людей, — правозащитники называют одной из наиболее масштабных репрессивных кампаний со времен Культурной революции. По примерным оценкам, на которые ссылаются эксперты ООН, туда были отправлены от 1 до 1,5 млн уйгуров и представителей других этнических меньшинств. По рассказам очевидцев, людей там могут держать месяцами, добиваясь поддержки официальной идеологии. Часть из тех, кто побывал в лагерях, говорили о физическом и психологическом насилии.

Официальная версия остается практически неизменной: никаких репрессий нет, а лагеря — это «центры профессиональной подготовки», в регионе идет борьба с «религиозным экстремизмом», а населению живется все лучше и лучше. Все обвинения — происки врагов Китая.

«Такие центры помогли справиться с терроризмом в Синьцзяне, — объясняет официальная пресса. — Политика, которой следует правительство, идет только на пользу местным жителям. И ее социальные издержки минимальны».

В прошлом году — после того, как происходящее в Синьцзяне привлекло международное внимание, а США ввели санкции в отношении Китая, обвинив Пекин в преследовании людей по этническому и религиозному признаку, — власти КНР объявили, что большинство или даже все, кто находился в лагерях, «завершили подготовку». И что теперь они располагают стабильной работой, а качество их жизни улучшилось — все это благодаря правительству.

Но власти не допускают в регион независимых наблюдателей, их заявления почти невозможно проверить, а те из местных жителей, с которыми контактировали правозащитники, рассказывали, что по-прежнему лишены контактов с задержанными родственниками, отмечали представители Amnesty International. Более того: поступали сообщения, что уже после освобождения людей отправляли на принудительные работы.

«Репрессивная кампания против тюркского мусульманского населения Синьцзяна — массовые произвольные задержания, слежка и навязывание идеологии не прекращалась, — говорится в последнем ежегодном отчете Human Rights Watch. — По оценкам, которые представляются адекватными, около миллиона людей были помещены в лагеря на неопределенный срок. Другие отправлены в тюрьмы по обвинениям в "сепаратизме" и "подрывной деятельности". В ответ на критику власти организовали поездки журналистов и дипломатов — в том числе представителей ООН — в Синьцзян, но такие поездки проходили под жестким контролем».

Власти Китая пытаются сдержать информацию о происходящем — настолько, насколько это возможно. Прежде всего — помешать утечкам, не соответствующим официальной картине о благополучном регионе. Кроме того — ограничить их распространение на остальной части страны (и даже, если это возможно, за его пределами). При этом цензура — не единственный инструмент. Страх перед арестом или отправкой в лагерь, как говорят выходцы из Синьцзяна, тоже играет роль.

Цензура, блокировки и зачистки

Для усиления мер безопасности в Синьцзяне были основания — история региона за последние десятилетия отмечена терактами, беспорядками и этническими конфликтами между уйгурами и ханьцами. Среди инцидентов последних лет — вооруженное нападение на офис Коммунистической партии и происшествие на западе региона, где вооруженные ножами люди убили и ранили полтора десятка человек, прежде чем были застрелены полицейскими.

Ответные действия властей вылились в кампанию, где принадлежности к этнической или религиозной группе может быть достаточно, чтобы человека заподозрили в неблагонадежности и отправили на «перевоспитание». Согласно одному из документов, попавших в прессу, жителей Урумчи, административного центра региона, предлагали оценивать по системе баллов, снижая рейтинги для этнических уйгуров и дополнительно для тех, кто проявляет религиозность. В местной полиции подтвердили, что используют такие характеристики. Попытки контроля над информацией тоже носят массовый характер.

В 2009 году — после межэтнических столкновений и беспорядков, в которых погибли несколько сотен человек, — в Синьцзяне на несколько месяцев отключали интернет (по официальной версии его использовали, чтобы координировать беспорядки). Для доступа в сеть некоторые выезжали в соседние регионы. Позднее блокировку сняли, но к этому времени, по данным Uyghur Human Rights Project, из уйгурского сегмента интернета, созданного жителями региона, были удалены большие объемы данных, популярные порталы и форумы закрылись, создатели некоторых из них — арестованы.

Принятые позднее законы и директивы, отмечает Оливер Маргулис, исследователь из американского Института международной политики, расширили возможности для контроля потока информации из региона. Некоторые из них носили локальный характер (например, ужесточение требований к провайдерам), другие — общенациональный, хотя, как предполагается, принимались с расчетом на Синьцзян. Например, закон о борьбе с терроризмом, который, как отмечалось в экспертном отчете ООН, широко толкует понятие «терроризма» и при этом закрепляет полномочия силовых структур, которые могут удалять или блокировать контент, добиваться закрытия сайтов и электронных сервисов без суда, а также обязывает провайдеров предоставлять властям требуемую информацию.

Свою деятельность корректировали и технологические компании — так, Tencent несколько лет назад объявила, что дополнительно наняла сотрудников «с хорошим знанием уйгурского языка», чтобы мониторить пользовательский контент.

Политика в отношении Синьцзяна — отражение общих тенденций по контролю за информацией в Китае. Но цензура и другие ограничения, отмечает Маргулис, по-разному затрагивают социальные группы, и против некоторых действуют сильнее. Не только из-за того, что среди них, как в случае с уйгурами, могут искать «сепаратистов» и «экстремистов», но и потому, что власть склонна видеть угрозы в сообществах, которые она не контролирует (так, христиан, не относящихся к санкционированной государством церкви, в Китае подозревают в том, что «Запад может использовать их для подрыва государственного строя»).

Исследователи из Гарвардского университета, опубликовавшие работу о специфике китайской цензуры, обращали внимание, что она нацелена не столько против индивидуальной критики, сколько против коллективного недовольства и призывов к совместным действиям — даже если речь не идет о резкой оппозиции к руководству страны.

«Хотя цензура и блокировка контента распространены в Китае, — утверждают авторы отчета Uyghur Human Rights Project, — уйгуры сталкиваются с повышенными ограничениями, как при регистрации в сервисах, так и при размещении информации. В одной из социальных сетей посты жителей Синьцзяна удаляют в несколько раз чаще, чем посты жителей Пекина. Некоторые — в сетях с предварительной модерацией контента — жаловались на долгие задержки перед публикацией их записей».

Жителей остального Китая стараются ограничить в информации о происходящем в Синьцзяне или о том, что связано с регионом. В 2011 году в популярной сети Weibo блокировали информацию о нападении на полицейских в Хотане, в мессенджере WeChat — записи о беспорядках в Кашгаре в 2012 году, а также посты на тему ислама. В прошлом году — уже после создания сети лагерей в Синьцзяне — американские дипломаты жаловались, что их посты в обеих социальных сетях, касающиеся происходящего в регионе, «блокируются правительственными цензорами». Комментарии тех, кто одобрял действия властей, цензурой допускались.

Когда полузащитник лондонского «Арсенала» Месут Озил обвинил Китай в притеснении мусульман и написал, что жительниц Синьцзяна «заставляют выходить замуж за китайцев», его резко осудила официальная китайская пресса — но при этом многие издания умолчали о том, что именно он сказал, ограничившись общими фразами и отсылками к «государственному суверенитету».

В попытках цензуры подозревали даже китайский сервис TikTok, действующий за пределами КНР — в прошлом году жительница США рассказала, что ее аккаунт заблокировали после видео, в котором она высказалась о «концентрационных лагерях для мусульман». Администрация сервиса связь ограничений с этим роликом отрицала.

Неприятности за VPN

Цензуру и блокировки можно обойти. Например, в прошлом году некоторые из жителей Синьцзяна стали использовать один из неочевидных каналов — сервис для коротких, как правило, развлекательных видео Douyin. Они появлялись перед камерой на фоне фотографий пропавших близких — тех, кого могли арестовать или отправить в лагеря. Некоторые снимали очереди на пропускных пунктах или разрушенные религиозные сооружения. «Это, наверное, максимум, что мы сейчас можем получать от жителей Синьцзяна, — говорил тогда один из уйгурских активистов, проживающий в США. — Правительство Китая блокирует другие каналы, и жители региона пробуют все, что только возможно».

Но уже в начале этого года появилась информация, что большинство таких роликов были удалены. Пользователи стали жаловаться на цензуру при использовании уйгурского языка. Сервис при этом заполнили «позитивные» изображения Синьцзяна с танцующими, улыбающимися людьми.

«Создатели сервиса сотрудничают с органами общественной безопасности в Китае и участвуют в распространении официальной пропаганды, — отмечали в комментарии по этому поводу представители Австралийского института стратегических исследований. — Похоже, с видео из Синьцзяна они уже разобрались».

Но проблема не столько в том, чтобы обойти блокировки, используя VPN, или обмануть цензоров, пользуясь кодовыми словами (тактика, к которой прибегают и жители остальной части Китая). Из-за системы контроля и слежки, созданной в Синьцзяне, онлайн-активность все равно может привлечь внимание властей. Местных жителей обязывают скачивать приложения, реагирующие на «неблагонадежный» контент. Их телефоны могут просматривать на пропускных пунктах. А интегрированная компьютерная система, отмечает Human Rights Watch, отслеживает многие аспекты их жизни — включая передвижение и потребление электричества — и информирует власти, если заметит какие-то отклонения.

«Присутствие полиции здесь ощущается постоянно, — рассказывали побывавшие в регионе журналисты CNN. — В большинстве городов через каждые 40-50 метров установлены камеры наблюдения — они сканируют лица и передают данные на терминал. На дорогах оборудованы пропускные пункты. Людей там останавливают для проверок документов — полиция может потребовать и телефон, который сканируют с помощью специальных устройств. Ханьцев при этом обычно пропускают без проверок. Когда мы прибыли к одному из "тренировочных центров" и попытались поговорить с людьми, которые принесли еду находящимся там родственникам, поблизости появились полицейские в штатском и приказали им помалкивать. Те подчинились».

Власти не могут полностью блокировать информацию — в прессу попадают документы о тотальном контроле в «лагерях перевоспитания», о планах властей по преследованию уйгуров и поводах для задержаний — от посещения мечети до наличия родственников за границей. Официальная директива о борьбе с экстремизмом в Синьцзяне, упомянутая в отчетах ООН, относила к признакам экстремизма «бороды и нетипичные детские имена», полный список, подлинность которого подтвердили партийные функционеры в округе Хотан, включал отказ от спиртного и нежелание здороваться с партийными секретарями. В некоторых случаях руководство Китая отрицало подлинность утекших документов, в других, не оспаривая информацию напрямую, обвиняло журналистов в «искажении фактов».

Огласку получили и истории людей, прошедших через лагеря — например, бежавших из Синьцзяна этнических казахов. Но многие из местных жителей на фоне слежки предпочитают молчать, опасаясь за себя и своих родственников. Уже с начала 2010-х годов, когда политика в регионе стала ужесточаться, самоцензура, как отмечали авторы отчета Uyghur Human Rights Project, стала распространенным явлением. «Люди даже избегали VPN, хотя многие в Китае пользуются такими сервисами для доступа к заблокированным ресурсам, например, фейсбуку и твиттеру, — констатировали правозащитники. — Но уйгуры знают, что если кого-то из них поймают на использовании VPN, их ждут неприятности».

Теперь опасения стали еще актуальнее. «В Синьцзяне люди не могут даже спокойно поговорить, — рассказывал один из сбежавших из Китая казахов. — Даже чай пьют в полной тишине. Молитву не читают. Потому что боятся». Один из уйгуров вспоминал, как они с приятелем, чтобы поговорить без опасений, выехали в безлюдное место и отошли подальше от машины, оставив там телефоны.

Уйгуры, проживающие за границей, говорят, что родственники в Синьцзяне нередко прекращают контакты с ними, опасаясь за свою безопасность. «Когда мы созванивались, мои родственники говорили очень мало, — рассказывала уйгурка, проживающая в Турции. — Они просто говорили, что все в порядке. Мы использовали кодовые слова — например, если знакомого забрали в лагерь, они говорили, что его отправили в больницу. Я отвечала, что поняла».

Друзья и близкие в заложниках

Давление, по словам уйгуров за границей, распространяется и на них тоже — тех, кто имеет гражданство КНР, и тех, кто получил паспорта других стран. Некоторые получают звонки с угрозами, другие — требования о сотрудничестве с китайскими органами госбезопасности. Активистам, выступающим против преследования соотечественников в Синьцзяне, могут угрожать последствиями для их близких — иногда те сами, очевидно под давлением, просят прекратить публичные выступления.

Студент из Синьцзяна, обучающийся в США, рассказывал, что с ним связался по WhatsApp человек, представившийся сотрудником департамента общественной безопасности Китая. Собеседник предложил сотрудничать, пригрозив последствиями в случае отказа. Вскоре после этого семья студента, оставшаяся в Синьцзяне, прервала с ним контакты — родственники, с которыми он пытался созвониться, отказались с ним разговаривать.

«Многие из уйгуров за рубежом предпочитают не говорить о задержанных членах семьи в Синьцзяне, боясь последствий для других родственников, находящихся в регионе, — отмечают авторы недавнего отчета Amnesty International. — Некоторые рассказывали, как от них требовали вернуться в Китай или предоставить информацию о других представителях диаспоры».

Сведения об угрозах, поступающих от китайских спецслужб, сложно проверить, но некоторые свидетельства давления на уйгурские диаспоры за пределами Китая существуют. В некоторых странах — например, в Новой Зеландии — местным уйгурам поступали звонки с угрозами с номеров китайского посольства. По словам бывшего высокопоставленного сотрудника американских спецслужб, вопрос о преследованиях представителей диаспоры китайскими властями обсуждался «по каналам правоохранительных органов». Подобные случаи подтверждали источники во властных кругах США.

Есть свидетельства того, как некоторых задержанных в Синьцзяне отпускали, когда родственники за границей открыто выступали в их защиту. Но такая тактика работает не всегда — были случаи, когда за активными выступлениями представителей диаспоры следовали задержания их родных в Китае. «Даже когда мы здесь, это не значит, что они [китайские власти] не могут нам ничего сделать, — говорит этнический уйгур из Вашингтона. — Наши друзья и близкие остаются в их власти».